7
. . .
8
Ночью проснулась от крика —
Да это же мне подпиливают переносицу:
Два-три взмаха
Напильником,
И путь от глаза до глаза
Опасен — грозит обвалом.
Ах, горб лица, и ты болишь!
Вселенную уронили ребенком
И она всё еще плачет,
Она горбата.
Я видела вчера горбунью юную в аптеке,
Она торговала — такая веселая, впрочем,
Мужчина в одежде рабочей
Попросил у нее презервативы,
Так беззащитно и кокетливо
Она ему их подала
И улыбнулась так приветливо…
Чужая боль — как музыкант за стенкой.
Мозг раскололся, и любая белка
Его достанет сточенным когтем,
Дыша, кусая мелко-мелко,
И в лапках комкая — для друга своего
Несет комочек в домик поднебесный,
Чтоб вместе слопать им святое вещество
И снова ждать, когда оно воскреснет.
9
Что же значил этот миг?
Отчего он стал горбат?
Но что-то значил он.
Я слышала какой-то крик,
Какой-то странный был ожог.
Быть может, в стакан вселенной
Брошен яд,
Комет ужасный порошок,
Но в жилах космоса еще не растворился?
Гадалки говорят: верней всего,
Что в будущем году враг человечества родится,
И, может, в этот миг родители его
Решили пожениться.
10
Конек заржавленный луны
Чертил носком дурные сны
В моем мозгу
И дуги, смутные круги
В замерзнувшем пруду.
Знаменья значили: беги
Иль — жди, вот-вот приду?
Встал Новый год не с той ноги
И плакал на углу.
Комета канула во мглу,
И мутно-серым языком
Залижет горб Залив.
Опять летит равнина дней.
Ты, время, уравняло шаг.
И мы, как камень муравей,
Твой обползли желвак.
Февраль 1974
ЧЕРНАЯ ПАСХА
1
КАНУН
Скопленье луж как стадо мух,
Над их мерцанием и блеском,
Над расширяющимся плеском
Орет вороний хор.
И черный кровоток старух
По вене каменной течет вдоль глаз в притвор.
Апрель, удавленник, черно лицо твое,
Глаза серей носков несвежих,
Твоя полупрозрачна плешь,
Котел — нечищенный, безбрежный,
Где нежный праздник варят для народа —
Спасительный и розовый кулеш.
Завтра крашеные яйца,
Солнца легкого уют,
Будем кротко целоваться,
Радоваться, что мы тут.
Он воскрес — и с Ним мы все,
Красной белкой закружились в колесе
И пылинкою в слепящей полосе.
А нынче, нынче всё не то…
И в церкву не пройти.
На миг едва-едва вошла
В золотозубый рот кита-миллионера,
Она всё та же древняя пещера,
Что, свет сокрыв, от тьмы спасла,
Но и сама стеною стала,
И чрез неё, как чрез забор,
Прохожий Бог кидает взор.
Войдешь — и ты в родимом чреве:
Еще ты не рожден, но ты уже согрет
И киноварью света разодет.
Свечи плачутся как люди,
Священника глава на блюде
Толпы — отрубленной казалась,
В глазах стояла сырость, жалость.
Священник, щука золотая,
Багровым промелькнул плечом,
И сердца комната пустая
Зажглась оранжевым лучом.
И, провидя длань Демиурга
Со светящимся мощно кольцом,
В жемчужную грязь Петербурга
Я кротко ударю лицом.
Лапки голубю омыть,
Еще кому бы ноги вымыть?
Селедки выплюнутая глава
Пронзительно взглянула,
Хоть глаз её давно потух,
Но тротуар его присвоил
И зренье им свое удвоил.
Трамвай ко мне, багрея, подлетел
И, как просвирку, тихо съел.
Им ведь тоже, багровым, со складкой на шее,
Нужно раз в году причаститься.
2. ГДЕ МЫ?
Вот пьяный муж
Булыжником ввалился
И, дик и дюж,
Заматерился.
Он весь как божия гроза:
"Где ты была? С кем ты пила?
Зачем блестят твои глаза
И водкой пахнет?"
И кулаком промежду глаз
Как жахнет.
И льется кровь, и льются слезы.
За что, о Господи, за что?
Еще поддаст ногою в брюхо,
Больной собакой взвизгнешь глухо
И умирать ползешь,
Грозясь и плача, в темный угол.
И там уж волю вою дашь.
Откуда он в меня проник —
Хрипливый злой звериный рык?
Толпой из театра при пожаре
Все чувства светлые бежали.
И боль и ненависть жуешь.
Когда затихнешь, отойдешь,
Он здесь уже, он на коленях,
И плачет и говорит: "Прости,
Не знаю как… ведь не хотел я…"
И темные слова любви
Бормочет с грустного похмелья.
Перемешались наши слезы,
И я прощаю, не простив,
И синяки цветут как розы.
. .
Мы ведь — где мы? — в России,
Где от боли чернеют кусты,
Где глаза у святых лучезарно пусты,
Где лупцуют по праздникам баб…
Я думала — не я одна —
Что Петербург, нам родина — особая страна,
Он запад, вброшенный в восток,
И окружен, и одинок,
Чахоточный, всё простужался он,
И в нем процентщицу убил Наполеон.
Но рухнула духовная стена —
Россия хлынула — дурна, темна, пьяна.
Где ж родина? И поняла я вдруг:
Давно Россиею затоплен Петербург.
И сдернули заемный твой парик,
И все увидели, что ты —
Всё тот же царственный мужик,
И так же дергается лик,
В руке топор,
Расстегнута ширинка…
Останови же в зеркале свой взор
И ложной красоты смахни же паутинку.
О Парадиз!
Ты — избяного мозга порожденье,
Пропахший щами с дня рожденья.
Где ж картинка голландская, переводная?
Ах, до тьмы стая мух засидела родная,
И заспала тебя детоубийца —
Порфироносная вдова,
В тебе тамбовский ветер матерится,
И окает, и цокает Нева.