Поэтому для построения спектакля третью часть можно взять из биографии самого Толстого: семейный разлад, уход из Ясной Поляны, смерть в Астапове.
Аполитичные начала «правды и красоты» романа Война и мир в спектакле должны быть противопоставлены высшему напряжению революционной действенности тех недавних времен, когда еще Ленин в переписке с Горьким говорил, «что студентов начали бить – это утешительно»5.
В то же время под казачьей плеткой непротивленец Толстой сказал: «Не могу молчать»6.
Это именно для Ленина и представлялось «утешительным» – как признак приближения революции.
Роман Толстого – антиисторический труд.
Это – агитка против политики.
С этой целью живой настоящий граф исправил «бульварный» роман лакея (Толстой очень любил писателя Матвея Комарова7). Сделал это с необыкновенным искусством: где нужно, огрубил («для жизненности»); где нужно, смягчил краски, чтобы не отпугнуть комильфотного читателя.
Война и мир – бульвар для средней интеллигенции.
Постановка этой вещи в театре может иметь большое культурное значение в связи с наблюдающимся ростом толстовства в наше время.
Спектакль Война и мир должен быть и «теплым» и «хорошим», но и смешным и страшным, как необходимость родиться.
Крик паровоза на станции Астапово совпал с минутой смерти Льва Николаевича Толстого.
Это был крик рождения новой, индустриальной России.
В нашей исторической перспективе «необъятные» замыслы Толстого естественно сжались в «общий вид».
В этом «виде» спектакль дает трехчасовое зрелище из трех актов: 1) все влюбляются; 2) все женятся; 3) все умирают.
Исторические события распределены Толстым по этим самым рубрикам и использованы в качестве пружины семейного органчика.
Так, начало войны с Наполеоном форсирует наступление половой зрелости у Наташи Ростовой; ускоряет превращение безродного Пьера в графа и миллионера, помогает Андрею освободиться от беременной и надоевшей жены…
Затяжной характер войны освобождает Наташу от Андрея, чтобы она могла «выйти» за Пьера, и т. д.
С формальной стороны спектакль должен быть развитием приемов, найденных в нашем же аналитическом спектакле Наталья Тарпова8 (роман С. Семенова). Там удалось бездейственность беллетристических ремарок и описаний простым переносом их на сцену обратить в сильно действующий анализатор.
Театр иллюзий (театр опиума), ежеминутно перебиваемый театром анализа (театр ума), даст нам реакцию: смех, первосортный по своим культурным качествам.
И очень «трогательно» и до последней степени «смешно» должно быть от спектакля Война и мир.
Хочу ребенка*
Были дискуссионные спектакли, но до сих пор еще не было «спектакля-дискуссии», то есть особой формы театрального действия, которое ежеминутно может быть остановлено зрителем для получения ответа со сцены по вопросу, возникшему в связи с текущим моментом спектакля.
Для этого центральным местом в монтировке пьесы Хочу ребенка должна быть подвесная застекленная комната – «Штаб театральных действий» – с дежурной машинисткой, стенографисткой и дикторшей внутри, назначение которых – получать из зрительного зала (по радио) вопросы и передавать ответы.
Основное количество возможных со стороны зрителя вопросов предусматривается и фиксируется в процессе постановочной работы. Художественно-политический совет театра и ряд общественных просмотров дополняют основные вопросы и выправляют окончательную редакцию ответов. Дискуссия ведется строго, в пределах таким образом заранее установленных вопросов и ответов – не вступая на путь импровизационного конферанса. Характер вопросов определяется фактически могущими возникнуть у публики (в редакционном и тематическом отношении); характер ответов – не парадокс, не шутка, а простое краткое объяснение по существу вопроса.
Общий тон, степень напряжения и ритм спектакля – показательная хирургическая операция: учет малейшего шума на сцене и в зале, смех, как мгновенная разрядка, тут же погашаемая всей совокупностью лабораторной обстановки, включением новых ориентировочных раздражителей и темпом спектакля, проходящего не останавливаясь на комических полустанках темы.
Это уравновешивается упомянутыми выше остановками в моментах серьезной дискуссии.