Вглядываясь
в бугроватый проспект.
В капищах люциферических сект
Стену у входа, как мрачный страж,
Мог бы украсить этот пейзаж.
В хмурых кварталах юга, вдали,
Восемь согнувшихся волгр несли
Балку – размерами – с вековой
Ствол
калифорнийских секвой.
Да, они были разумны. Их жест
Был языком этих скорбных мест,
Грустной заменой и слов, и книг.
Их привлекал туманный двойник
Зданья высотного, кручи и рвы
На юго-западе этой Москвы.
Как бы до половины в бетон
Волграми был он овеществлен;
Верхний же ярус и чахлый шпиль
Мглисты казались, как дым, как пыль.
Вот, очередная балка вошла
В паз уготовленного дупла,
И заструился – багров, кровав –
В толще ее
угрюмый состав.
Как зачарованный, я смотрел
На череду непонятных дел,
На монотонный и мерный труд
Этих рассудочно-хитрых груд.
Мы громоздим этаж на этаж;
То же – и волгры.
А воля – та ж?
Низкое облако черных паров
Двигалось
и на шпиль, и на ров,
Волгр задевая правым крылом.
Видно, то было здесь частым злом:
Черный, точно китайская тушь,
Ливень хлестнул бока этих туш,
И превратил – чуть туча прошла –
В черные глыбища
их тела.
...В Агре он видит впервые вампирических обитателей чистилищ,
восполняющих убыль жизненных сил всасыванием энергии человечества.
9.
Миллионами нас
исчислять надо, с Агром знакомых,
Нас, когда-то людьми
называвших себя наверху,
И жестокий рассказ,
как от волгр ускользали тайком мы,
Я от слез и стыда
не посмею доверить стиху.
Было нечто сродни в нас
медлительно гасшим лампадам...
Но в короткие дни
я, сорвавшийся издалека,
Промелькнул мимоходом –
нет, резче скажу, мимопадом,
Остальные ж томились:
недели? года? иль века?
Дорогие... Вся гордость,
все лучшее ими забыто;
Точно ветер над городом,
гонит их призрачный бич,
И сквозят через них
блики сального, тусклого быта,
Блекло-мутные дни,
счет ничтожных потерь и добыч,
Пропотевший уют
человеческих стойл и квартирок,
Где снуют и клубятся
отбросы народной души;
Этажи новостроек,
где бес современного мира
Им кадит, как героям,
твердя, что они хороши;
Все яснее сквозь них
различал я вихрящийся омут,
Просверливший миры
и по жерлам свергавший сюда
Миллионы слепых,
покорившихся трижды слепому,
Сгустки похоти, лжи,
мести, жадности, сна и труда.
Род? сословие? класс?..
Вероломный тиран революций
Раздробил скорлупу их –
пример и обычай отцов;
Суетливою массой по Верхней Москве они льются,
Пока рок на тропу
не наступит, незряч и свинцов.
– Плачь, Великое Сердце,
Кому из народных святилищ
Благовонным туманом
текут славословия, – плачь!
Плачь о детищах тлена,
о пленниках горьких чистилищ,
Кто, как праздная пена,
~не холоден и не горяч!~
Плачь, Великое Сердце!
По Ирмосам и литургиям
Из небесного храма
под черную сень низойди,
Облегчи их блужданья!
Вернуться к Тебе помоги им,
Ты, огонь состраданья,
затепленный в каждой груди!
...Нет, молиться вот так
я тогда не умел еще... Ужас
В закоулки, во мрак
меня гнал, точно плетью, пока
Тайна здешних убежищ,
из брошенных слов обнаружась,
Мне внезапной надеждой
забрезжила издалека.
Меж багровых кубов,
по кварталам, промозглым и волглым,
Как тоскующий зов,
мне маячили их купола:
Двойники ли церквей,
до сих пор недоступные волграм,
Тех, что в мире людей
сквозь столетия Русь берегла?
А, так вот для чего
нам внушал мироправящий демон
Разрушать естество
этих мирных святынь наверху,
И кровавой звездой
точно дьявольскою диадемой,
Обесчестить их трупы,
их каменную шелуху!
Как хитер этот бес:
посмотри, – их почти не осталось,
И покрову небесному
негде коснуться земли...
Горе Агру скорбящему!
как снизойдет к нему жалость?
Защитят ли страдальцев
все башни, дворцы и кремли?..
Так, рыдая как гном,
от стыда, от бессилья, от страха,
То бегом, то ползком
я к убежищу крался, – но путь
Был оборван, когда
исполински размеренным взмахом
Длиннорукая волгра
меня подхватила на грудь.
Она тесно прижала
меня к омерзительной коже,
То ль присоски, то ль жала
меня облепили, дрожа...
Миллионами лет не сумел бы забыть я, о Боже,
Эту новую смерть –
срам ~четвертого~ рубежа.
Я был выпит. И прах –
моя ткань – в ее смрадные жилы
Как в цистерны вошла,
по вместилищам скверны струясь,
Чтобы в нижних мирах
экскрементом гниющим я жил бы...
Вот, ты, лестница зла!
Дел и кар неразрывная связь.
...Так, в Агре он впервые испытывает живое чувство жалости. Здесь он
понял, что множества несчастных пали сюда вследствие отяжеления души,
вызванного жизненным укладом, долю ответственности за который несет и
он.
10. БУСТВИЧ
Казалось: по-прежнему Агр вокруг,
Лишь краски померкли вдруг,
И трупною зеленью прах земной
Светился, как вязкий гной.
Меж призрачных зданий мелькали кругом,
То в щель заползая, то в дом,
Твари,
вершащие рыск
и лов,
С фаллосом
вместо голов.
Рассказ мой! Горькую правду открой!
Они припадали порой
К массе человекоподобных груд,
Охватывая их,
как спрут.
Едва шевелясь, я лежал у стены,
Как труп на поле войны,
Как падаль,
подтащенная ко рву,
Как пища гиенам –
не льву.
Я пробовал встать,
но мышцы руки
Оказывались мягки,
Как жалобно вздрагивающее желе,
Как жирная грязь на земле.
Да, куча бесформенного гнилья –
Так вот настоящий я?..
Тогда, извиваясь, как бич,
как вервь,
Подполз
человеко-червь.
Размерами с кошку,
слепой, как крот,
Он нюхал мой лоб, мой рот,
И странно: разумность его – вполне
Была очевидна мне.
Бороться?
Но, друг мой! кого побороть
Могла б растленная плоть,
Бескостная, студенистая слизь,
Где лимфа
и гной слились?
Едва пошевеливаясь,
без сил,
Я в муке смертной следил,
Как человеко-червь пожирал
Меня,
как добротный кал.
Незыблемейшую присягу приму,
Что никогда, никому
Не испытать
ни в одной судьбе
То омерзенье к себе.
...В Буствиче рождается омерзение к плотскому началу, если оно ничем
не озарено и не имеет противовеса в виде стремления к высшему.
11.
Как смел я ждать, что искуплю
Во тьме чистилищ все деяния,
Что дух Возмездья утолю
Простою болью покаяния?
Я понял: срыв мой сквозь жерло
Едва лишь начат. Неимоверное
Злодейство прошлое влекло
Меня все ниже тягой мерною.
Как деспот, как антропофаг,