Сердце русское ввысь воздето
Перед каменной матерью нашей,
Водоемом мрака и света;
Приближаясь нашей пустыней
К ней одной – трепещем, немеем:
Не имеем равной святыни,
Сада лучшего не имеем!
О, достойней есть, величавей
Города пред Твоими очами,
Жемчуга на Твоей державе,
Цепь лампад во вселенском храме.
Но в лукавой, буйной столице,
Под крылом химер и чудовищ,
До сих пор нетленно таится
Наше лучшее из сокровищ:
Поколений былых раздумья,
Просветленных искусств созданья,
Наших вер святое безумье,
Наших гениев упованья;
Смолкший звук песнопений, петых
В полумраке древних святилищ,
Правда мудрых письмен, согретых
Лаской тихою книгохранилищ...
Не кропи их водою мертвой;
Не вмени нам лжи и подмены,
Опусти святой омофор Твой –
Кровлю мира на эти стены.
1952
ЧАША
Не может кровью не истечь
Любое сердце, если множествам
На грозном стыке эр порожистом
Рок нации диктует лечь.
И разум мечется в бреду,
Предвидя свист и рокот пламенный
На страшных стогнах Белокаменной,
В осуществившемся аду.
Рассудок не вмещает наш,
Что завтра будет взор ученого
В руинах края омраченного
Искать осколки ваз и чаш.
Искать?.. Но чаша – лишь одна:
Скорбей и смертного томления, –
К устам дрожащим поколения
Она судьбой поднесена.
Она, как рдеющий кристалл,
Горит и будит понимание,
Что над страной бесшумно встал
Час всенародной Гефсимании.
1951
О СТАРШЕМ БРАТЕ
О, знаете ли вы, господа, как нам
дорога эта самая Европа, эта страна
святых чудес?
Достоевский
1
Запад! Великое, скорбное слово!
Зарев бесшумных прощальный взор!
Ночи всемирной сумрак лиловый,
Мягко взмывающий
к фирну гор!
Как мы любили бездонную душу
Этих могучих и гордых стран,
Песнь их морей, их древнюю сушу,
Синь их сказаний,
и кровь их ран!
В хмурое утро бурной России,
В срубах, в снегах, в степи, в нищете,
Хрупко затрепетали впервые
Благоговейные
струны те.
Грянул не нам ли, в угрюмые годы
Взманивая в невозможную даль,
Трубный призыв грядущей свободы
С дальних трибун
Палэ Руаяль?
Под итальянским небом нетленным,
В звоне фонтанов, в журчаньи дней,
Как пилигримы, склоняли колена
Разве не мы
у святых камней?
Дивных искусств вековые алмазы
Перед лицом возраставшей тьмы
В чистых слезах, как Иван Карамазов,
Разве целовали
не мы?
В сумерках, с Диккенсом шторы задвинув,
Мы забывали тайгу и метель
В теплом уюте у мирных каминов,
В святочной радости
Дингли-Дэлль.
Кто не бродил из нас, как любовник,
Склонами музыкальных долин,
Где через лозы и алый шиповник
С лебедем белым
плыл Лоэнгрин?
Мерным, божественно звучным раскатом
Слышался нам сквозь века и века
Бронзовый благовест Монсальвата
С круч запредельного
ледника;
Нас уводили волшебные тропы
На лучезарно-синее дно,
Там, где покоилось сердце Европы,
В волны гармонии
погружено.
– Кончено!.. Из омраченной лазури,
Все обрекая – цветы, труды –
Воет, рыдает нездешнею бурей
Реквием
непоправимой беды.
Только в сердцах пламенеют свечи
Старой любовью – последним прости –
Нашему старшему брату, предтече
На прорезающем мир
пути.
2
Проклятый сон: тот самый бой,
Что скоро грянет здесь воочью...
И разговор с самим собой
Длю бесконечной, скорбной ночью.
...Любой ваш город, храм, витраж,
Любить в мечте до слез, до муки,
И так ни разу камень ваш
Не взять с дорог священных в руки!
Взойдя на кругозорный холм,
Не трепетать от чудной близи
Душевных струй, небесных волн
В Байрэйте, Веймаре, Ассизи!..
Чу: два часа... Органно глух
Ночной гудок над ширью русской..
И в странствие свободный дух
Выходит дверью узкой-узкой.
Скользит и видит башни те,
Что осязать не суждено мне,
Где скоро будут в темноте
Лишь сваи да каменоломни.
Брожу по спящим городам,
Дрожу у фресок и майолик,
Целую цоколь Нотр-Дам,
Как человек, – француз, – католик.
Что эту горечь утолит?..
Как нестерпимо больно, жарко
Прощаться с каждою из плит
Уффици иль святого Марка!..
Их души там – в краю небес:
Там нерушимы и нетленны
Праобразы святых чудес
Руана, Кельна и Равенны.
Но здесь одно им: смерть навек.
И будет лжив на склепах глянец.
И плачу я, как человек,
Британец, русский, итальянец.
1950-1955
* * *
Видно в раскрытые окна веры,
Как над землею, мчась как дым,
Всадники
апокалиптической эры
Следуют
один за другим.
И, зачинаясь в метакультуре,
Рушась в эмпирику, как водопад,
Слышен все четче
в музыке бури
Нечеловеческий
ритм
и лад.
И все яснее
в плаче стихии,
В знаках смещающихся времен,
Как этим шквалом
разум России
До вековых корней потрясен.
Будут года: ни берлог, ни закута.
Стынь, всероссийская полночь, стынь:
Ветры, убийственные, как цикута,
Веют
из радиоактивных пустынь.
В гное побоищ, на пепле торжищ,
Стынь, одичалая полночь, стынь!
Ты лишь одна из сердец исторгнешь
Плач о предательстве
всех святынь.
Невысветлимый сумрак бесславья
Пал на криницы старинных лет:
Брошенный в прах потир православья
Опустошен
и вина в нем нет.
Только неумирающим зовом
Плачут акафисты и псалмы;
Только сереют минутным кровом
Призраки сект
в пустынях зимы.
Цикл завершен, – истощился, – прожит.
Стынь, непроглядная полночь, стынь...
Город гортанные говоры множит:
В залах – английский,
в храмах – латынь.
А из развалины миродержавной,
Нерукотворным шелком шурша,
На пепелище выходит Навна –
Освобожденная наша Душа.
1951
* * *
Мы на завтрашний день
негодуем, и плачем, и ропщем.
Да, он крут, он кровав –
день побоищ, день бурь и суда.
Но он дверь, он ступень
между будущим братством всеобщим
И гордыней держав,
разрушающихся навсегда.
Послезавтрашний день –
точно пустоши после потопа:
Станем прочно стопой
мы на грунт этих новых веков,
И воздвигнется сень
небывалых содружеств Европы,
Всеобъемлющий строй
единящихся материков.
Но я вижу другой –
день далекий, преемственно третий,
Он ничем не замглен,
он не знает ни войн, ни разрух;
Он лазурной дугой
голубеет в исходе столетья,
И к нему устремлен,
лишь о нем пламенеет мой дух.
Прорастание сморщенных,
ныне зимующих всходов,
Теплый ветер, как май,
всякий год – и звучней, и полней...
Роза Мира! Сотворчество
всех на земле сверхнародов!
О, гряди! поспешай!
уврачуй! расцветай! пламеней!
1952
АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ ВЕК