Георгий Шенгели
(1894–1956)
Собрание стихотворений
ЭПИТАФИЯ
Н.М.
На этой могильной стеле,
Прохожий добрый, прочти:
Здесь лег на покой Шенгели,
Исходивший свои пути.
Исчез в благодатной Лете
Тревожный маленький смерч.
А что он любил на свете?
Нинку, стихи и Керчь.
25 марта 1941
1910-е годы
БОСФОР КИММЕРИЙСКИЙ
Песчаных взморий белопенный лук,
Солончаковые глухие степи.
И в тусклом золоте сгущенных сепий
Вздымается оплавленный Опук.
Раздавленный базальт, как звенья цепи,
На сланцевых боках означил круг.
Волчцы и терн. И тихо вьет паук
Расчисленную сеть великолепий.
Потоки вздутые остылых лав
Оставили железно-бурый сплав
И пыл свой отдали в недвижный воздух.
И медленный плывет свинцовый зной,
Растягиваясь в колоссальных звездах,
В рубинных радугах над крутизной.
1916
МИКРОКОСМ
Обволокла медовая смола
Жука металло-голубое тело,
И капелька округло отвердела,
И надолго под хвоей залегла.
Волна над новым дном поголубела,
На отмелях прозрачна и светла,
И тенью мимолетного крыла
Легко мутнели в ней чешуйки мела.
И трубка пенковая предо мной
Темнеет матовой золотизной,
И мутен желтопламенный янтарик.
И тихо в нем, как в волнах облака,
Включен металло-голубой фонарик.
В моей руке — далекие века.
1916
ОГОНЬ И ГЛИНА
Угрюмый облик обожженной глины
И смуглый звон чеканных кирпичей
Милей, чем плавный пересвет лучей,
Которыми звездились турмалины.
Я ювелиром был, ловцом огней,
Чей хладный пламень выбрали павлины,
Но прогудел полынный ветр былины,
И вот в кувшины звонко бьет ручей.
Где небо серо над безводным логом,
Где зной ложится бронзовым ожогом
На высушенные песком тела, –
Кирпичные там водоемы встанут,
И волны свежие, светлей стекла,
Отрадно в чаши глиняные грянут.
1916
МОГИЛА
Где воды пресные, прорвав скупой песок,
В зеленой впадине кипят холодным горном,
На сланце слюдяном, под очервленным терном
Иссохший кожаный полуистлел мешок.
И слитков золота нетронутый поток
Ползет из трещины, опутываясь дерном,
А в двух шагах скелет в стремлении упорном
Лоскутья рук простер на выжженный восток.
В миражном зеркале расплавленного ада
На дальнем западе сиерры Эль-Дорадо
И здесь в оазисе — предельный бег пустынь.
И грезу знойную навек покрыли травы.
Лишь бульканье ключа плывет в глухую синь.
Да воя волчьего случайные октавы.
1916
РОБИНЗОНОВ СКЛЕП
Песком серебряным и пылью слюдяной
Сухой сверкает грот, закатом осиянный.
Сквозь плющ нависнувший и занавес лианный
Вплывает медленный вечеровой прибой.
Бюро, изрытое топорною резьбой,
И человек за ним — угрюмый и туманный –
В камзоле шерстяном времен британской Анны
Сжимает Библию мозолистой рукой.
Три века залегло от смерти Робинзона
До пламеней, что жгут вспоившее их лоно,
Что вьют багряный вихрь на стогнах у дворцов.
Но неистлевший прах священника скитаний
Всё льет свой вкрадчивый неуловимый зов, –
Зов к берегам чудес, в страну очарований.
1916
МАРОН
Обмякший пляж. Коричневая глина.
Оливковый базальт — галопом глыб.
В глухой воде — клинки холодных рыб
И ветровых разбегов паутина.
Прочерчивает бухтовый изгиб
Отполированный плавник дельфина,
И в вечер уплывает бригантина,
И гаснет вымпела червленый шип.
Топор и карабин, бурав, лопата,
Кремень, брезента клок, моток шпагата,
И я один — покинутый марон.
Но вольным вижу я себя Адамом.
Мой лоб загаром новым опален.
Мне Библией — земля. И небо — храмом.