- Ваша логика снова неверна, поскольку основана на ложной предпосылке. Во время зачистки у меня есть право решать, кому жить, а кому умереть. Устав Специальных Тактических Отрядов, за подписью его величества императора Аркадии, параграф четыре, пункт один-один.
- Секундочку, - сказал граф и достал из кармана знакомую книжечку. – Параграф четыре, один-один… Вот.
Он протянул Устав так, чтобы его могли прочесть ИСБшник и Дистль.
- Здесь написано, что первейший долг бойца СТО – любыми средствами воспрепятствовать врагу и любой ценой свести причиняемые им потери и ущерб к минимуму. И все. Ни слова о праве толкнуть Шоннагеля под плиту.
- Эту статью не надо читать по строчкам. Читайте между ними.
- Что это еще за бред?!
Я взглянул на графа:
- Ваша светлость, я давал подписку о неразглашении государственной тайны. Однако, полагаю, с учетом угрозы международных осложнений было бы рационально дать герру Дистлю необходимые пояснения… если вы возьмете ответственность за это решение на себя, конечно же. И будет хорошо, если письменный приказ подпишет еще и господин Сенкевич.
Граф приподнял брови:
- А что, есть какая-то тайна, связанная с этим параграфом?
- Да, ваша светлость, есть.
Он переглянулся с Сенкевичем и сказал:
- Полагаю, иного выхода нет.
Как только приказ с подписями графа и ИСБшника оказался в моем кармане, я перевел взгляд на рейховца:
- Итак, герр Дистль… Этот пункт гласит, что мой долг – любой ценой свести потери к минимуму. Мой товарищ – государственная собственность ценой в шесть с половиной миллионов, на балансе Дома Керриган, моего арендатора. С его смертью Аркадия теряет отличного бойца, а Дом Керриган – шесть с половиной миллионов. А Гюнтер, увы, иностранный гражданин, и его смерть – меньшая утрата. В конце концов, я ведь изначально его предупредил, что его жизнь для меня имеет наименьший приоритет.
- Что за чушь?! – возопил Дисль. – Вы пытаетесь сказать, что этот гребаный параграф разрешает вам жертвовать жизнью гражданина Рейха?!!
- Вовсе нет, герр Дистль, не разрешает. Предписывает. Ладно, раз я уже выдал государственную тайну – во лжи больше нет смысла. Я знал, что вытолкнуть еще и Гюнтера мне не удастся. Я сознательно пожертвовал им, исполняя Устав.
Дистля буквально перекосило. Он наклонился вперед и вперил в меня горящий взор:
- Интересная трактовка. Что ж, осталось проверить, согласится ли с ней военный прокурор и трибунал!
Я остался совершенно спокоен.
- Видите ли, герр Дистль, эта трактовка известна всем, кто обязан ее знать, хотя в письменном виде ее вы не найдете нигде, на то и государственная тайна. Каждому бойцу СТО смысл пункта разъясняют устно еще в учебке. Военные прокуроры ее знают, и в трибунале, где рассматриваются дела о трусости и предательстве, большинство заседающих – бывшие эстэошники, как эталоны верности и отваги. И император знает этот пункт. И все боевые маги высокого уровня – они знают этот пункт.
- А почему я его не знаю? – спросил Керриган.
- Простите, ваша светлость, вы сколько времени состояли на действительной военной службе?
- Не считая Имперской Магической Академии – четыре вахты по два года.
- Потому и не знаете. Его обычно доводят до сведения только тех, кто не уходит в запас. Впрочем, тут нет большой беды: этот пункт работает безотносительно того, знает спасаемое лицо истинную трактовку или нет. – Я снова повернулся к Дистлю: - Если уж говорить совсем открыто… Боец СТО в первую очередь спасатель высоких чинов, дворян, боевых магов и высокопоставленных офицеров, и только во вторую – истребитель нечисти. Боец СТО не просто имеет право жертвовать менее ценными людьми ради спасения более ценных – он обязан это сделать, если такая необходимость возникла. Во время зачистки или операции спасения у меня есть право стрелять сквозь заложников и бросать гранаты в толпу гражданских, если это необходимо для выживания более ценных лиц, и делать другие тому подобные вещи. Ну или толкнуть под плиту одного, чтобы вытолкнуть другого, более ценного. Герр Дистль, я понимаю, вы бы предпочли, чтобы погиб мой друг, а не ваш. Но там, на зачистке, был я, а не вы. И я, как и вы, тоже предпочел, чтобы погиб чужой друг, а выжил мой. Не думаю, что вы вправе осуждать меня.