— Еще глупее было бы покувыркаться с другим мужиком. Коля злить не стоит.
— Я это уже поняла.
— Значит, не такая ты все же тупая.
— Как думаешь, когда я его снова увижу?
— Что, уже соскучилась? — Тиг ухмыльнулся и заставил Дар гадать, понял ли он ее истинные чувства. — Да ты не переживай. Коль — любитель скакать с передовым шилдроном, и конь у него резвее моих волов. Он нас быстро нагонит. Неделя-две — в худшем случае.
Скорость передвижения колонны задавали повозки, и она была невелика. Погода стояла хорошая, и при других обстоятельствах Дар наслаждалась бы поездкой. Они проезжали мимо ухоженных, но безлюдных полей.
— Где же люди? — спросила Дар.
— Прячутся, — ответил Тиг.
— Ну ясно. Орков боятся.
— Даже не будь с нами страхолюдин, солдат никто не любит.
— Но вы же служите нашему королю.
— Все равно нам нужна еда, а крестьяне не желают ее давать.
— Разве вы им не платите за еду? — спросила Дар.
Тиг расхохотался.
— Это королевские земли, а мы — люди короля. Почему хозяин должен платить зато, что ему принадлежит? Ты вот его знак на лбу носишь. Разве он за тебя уплатил?
Дар поняла: после того как солдаты посещают крестьянские хозяйства, крестьянам приходится голодать. Тиг, похоже, заметил, как она переменилась в лице, и добавил:
— Ты вот пару-тройку раз не поешь, а потом тебе станет все равно, откуда еда берется. Пустой живот — отличное лекарство от мук совести.
Шилдрон продвигался по дороге до позднего вечера и остановился около разрушенной крестьянской усадьбы. Несколько домиков без крыш, с обгоревшими полуразвалившимися стенами стояли посреди полей, заросших сорняками и молодыми деревцами. Тиг с отвращением огляделся по сторонам.
— Тут вряд ли можно поживиться, — заключил он. — Спрыгивай, пташка, да делом займись.
Дар, прихрамывая, побрела в ту сторону, где женщины готовили место для приготовления еды.
— Как твоя нога? — осведомилась Тарен.
— Ходить больно, но работать смогу.
— Тогда помоги мне натянуть навес и сварить кашу, — сказала Тарен, взяла с повозки свернутое в трубку полотно и раскатала его на земле. — Сегодня вечером тебе не нужно прислуживать оркам.
— А я бы лучше прислуживала им.
— Почему? — удивилась Тарен. — Ведь тот орк, что напал на тебя, здесь.
— Знаю, — ответила Дар. — Поэтому мне и стоит пойти туда. Он не должен думать, что я его боюсь.
— А ты не боишься?
— Боюсь, конечно, но он не должен об этом знать.
Тарен покачала головой.
— И как только ты к орку подойти можешь, а к мужчине — нет?
Накормив волов, мужчины поставили шатры и исчезли внутри их, предоставив женщинам обустраивать в лагере все остальное. Дар, Лораль и Тарен разгружали повозки, а Нена и Кари сходили за водой и набрали хвороста. Довольно скоро началось приготовление ужина. Оркам еду варили отдельно — только кашу.
Пока женщины трудились, орки обосновались на новом месте. Первым делом они очертили большой круг и воткнули в землю сучья. Покончив с этим, они поставили свои шалаши. Потом большинство орков сняли доспехи и направились к протекавшей неподалеку речке.
«Наверное, купаться пошли», — подумала Дар.
Двое остались в доспехах. Один орк пошел вместе с остальными к реке, второй остался на стоянке.
Оставшимся был Ковок-ма. Когда у Дар выдалась свободная минутка, она побрела к орку и остановилась на таком расстоянии от него, чтобы можно было негромко переговорить.
— Шашав, Ковок-ма.
— Откуда ты знать слово, чтобы говорить «спасибо»?
— Вы говорите: «Шашав Мут ла», когда получаете еду, вот я и подумала, что «шашав» означает «спасибо».
— Почему ты меня благодарить?
— За то, что ты спас мне жизнь.
— Зна-ят сделать неправильный поступок, — сказал Ковок-ма. — Я не мог это позволять.
Дар склонила голову.
— Шашав. Я хотела бы узнать, какие нужны слова, чтобы сказать Зна-яту, что я прошу его простить меня.
— Тва, — сказал Ковок-ма.
— Почему нет?
— Даргу нак мут.
— Ты все время так говоришь. Но я не мать. У меня нет ребенка.
— Миска — для еды. Когда она пустая, она все равно миска.
Дар догадалась, что «мут» по-оркски означает и «мать», и «женщина».
— Значит, из-за того, что я мать, ты не станешь учить меня?
— Ты не должна просить Зна-ят тебя прощать. Так не говорить. Говорить: «Кала мут верлав та». Это значит: «Эта мать прощать тебя». Это не позорить его, но помочь ему понять, что он был неправый.
Рассуждения Ковок-ма показались Дар странными. «Ни одному солдату не было бы дела до того, прощаю я его или нет».
А орку, похоже, это было не все равно.
— Кала мут верлав та, — повторила Дар. — Эта мать прощает тебя.
— Хай, — кивнул Ковок-ма. — Ты говорить хорошо.
— Шашав, Ковок-ма, — сказала Дар и увидела орков, выходящих из прибрежной рощи. — Мне пора. Вата, Ковок-ма.
— Вата, Даргу.
Дар похромала к кухонному навесу. С улыбкой она думала о том, что слово «тава», означавшее по-оркски «до свидания», — это «вата» («здравствуй») наоборот.
— Ты чего улыбаешься? — поинтересовалась Лораль.
— Да орк кое-что забавное сказал.
— Никогда не слыхала, чтобы орки говорили что-то забавное.
— А ты хоть раз с кем-то из них говорила? — спросила Дар.
— Нет, — ответила Лораль. — И не собираюсь. Уж тебе ли не знать, как это опасно.
К закату солнца ужин был готов. Дар и Нена вошли в купальный шатер, чтобы смыть с тела грязь и запахи и переодеться в чистое платье. Каши в котле было только на тридцать шесть порций, и Дар смогла помочь Нене нести его, невзирая на боль в ноге. Она обратилась к оркам с фразой «Саф накур Мутц ла» — «Пища — дар Единой Матери». Когда орки ответили: «Шашав Мут ла» — «Благодарим Единую Мать», у Дар было такое ощущение, что благодарность относится отчасти и к ней.
Это чувство придало Дар храбрости, и она решила обратиться к Зна-яту. Прихрамывая, она подошла к напавшему на нее орку и посмотрела ему прямо в глаза. Физиономия орка была бесстрастна, но Дар заметила, как покраснели краешки его ноздрей, когда он ее увидел. Еще она заметила, что все орки не спускают с нее глаз. Дар остановилась.
— Зна-ят, — проговорила она. — Кала мут верлав та.
Зна-ят скривил губы, как делан Ковок-ма, когда был удивлен, что-то пробормотал и отвернулся. Дар не поняла, как воспринял Зна-ят ее слова, но уже одно то, что она нашла в себе силы произнести их, придало ей гордости.
10
В лесу сгустились темные тени, однако, возвращаясь с реки после купания, Ковок-ма без труда нашел дорогу. Он любил ночь, когда вашавоки становились почти слепыми, а уркзиммути все видели ясно. Вашавоки обычно затихали после того, как Мут ла прятала свое золотое око, и Ковок-ма наслаждался тишиной, нарушаемой только звуками природы. Лягушки пели весенние любовные песни. Шелестела листва. Приятно было идти без тяжелых одежд смерти. Ковок-ма остановился и подождал, пока Мут ла высушит его мокрую кожу. Он радовался тишине и прикосновениям ветерка, а в это время небо покинули последние краски дня.
Ковок-ма услышал шаги и обернулся. Увидев, что его догоняет Зна-ят, он поприветствовал его по-оркски — на единственном языке, который знал его сородич.
— Тава, сын сестры отца.
— Тава, сын брата матери, — ответил Зна-ят. — Томок-ток спрашивает, сколько сегодня надо часовых.
— Только один. Мут ла прячет свое серебряное око. Если подойдут вашавоки, они споткнутся — и будет шум.
— Хай, — согласился Зна-ят. — И пока что мы еще далеко от места убийства.
— Но вашавоки все равно убивают.
— Хай. Везде, — подтвердил Зна-ят и задержался рядом с Ковок-ма. Заговорив снова, он произнес имя сородича так, как позволено только близким друзьям. — Ковок, я озадачен.