Да. Сразу читается, что он себя просто обожает, самовлюбленный козел! Любит просто до безумия. Такой весь из себя король жизни. Принц. А все вокруг просто шум — есть только он. А знаете, что самое плохое во всем этом? Что читается еще ярче? Он имеет все основания именно так и считать. Я замечаю сразу на разрисованном черными чернилам запястье золотые, внушительные часы — они именно золотые. Дорогие. Безумно дорогие. Rolex. Ну конечно. Ну конечно! Я в атрибутах «до неприличия богат» не разбираюсь совсем, но даже мне известно, что эта фирма делает украшения именно из этой категории.
Господи…во что я влипла?
Бросаю испуганный взгляд на своего похитителя, чувствуя, как сердце отбивает плотный, густой пульс прямо в горле. Мне дико страшно. Я никогда не стремилась к таким мужчинам, мама моя стремилась. Перед самым моим переездом, помню, как она мне сказала следующее:
«Ты так похожа на меня, Есеня, что очень быстро найдешь себе спонсора. Дам тебе совет: будь послушной. Богатые мужчины любят послушных. Будешь кусаться и царапаться — сильно об этом пожалеешь. Наказывать и ломать они любят еще больше. А если не выйдет сломать, и ты надоешь…Охо-хо…Тогда молись, доченька. И научись делать глубокий горловой. Потренируйся на своих одногруппниках — так ты зацепишься в их постелях подольше. Побольше сможешь выжить, глядишь и матери что пришлешь. За наставление…»
Она говорила это с особой, жестокой ненавистью, почти выплёвывала мне в лицо, пока не потеряла интерес. Она быстро теряла интерес, сфокусировав его на бутылке водки, которой хрипло, но любовно запела.
- …Я, словно бабочка к огню… Стремилась так неодолимо…В любовь. В волшебную страну, где назовут меня любимой…
Клянусь, иногда мне казалось, что бутылка — ее ребенок. Она пела ей нежно, как мне никогда не пела.
Сбежала я тогда в диком ужасе, потому что взгляд ее привел меня к чему-то темному и страшному, чего я знать не хотела. А она знала много чего темного и страшного — совет ее дан с «осознанием» дела. Вскоре я сменила фамилию на бабушкину — Кузнецова, — будто мне это поможет откреститься от того, что я услышала. Не иметь с ней и с ее прошлым ничего общего. Оказалось зря. Может быть нам по судьбе прописано попадать в такие руки? На секунду я задумалась, а вдруг мама тоже, как я, когда-то стояла в похожем лифте? Вдруг с ней случилось что-то, чего она не смогла пережить? Но сразу отмахнулась — не могу об этом думать, да и не смогу физически. Створки раскрываются, и меня снова тянут, как мешок с картошкой.
Этот коридор намного длиннее предыдущего, но здесь нет ни одной двери, кроме той, что рядом с лифтом, и огромной, двустворчатой в самом конце коридора. Догадываюсь: первая — это выход на лестницу. Вторая — та, куда меня, собственно, и привезли. Для чего привезли. Накатывает такая паника: я не хочу туда заходить, мне страшно, и я упираюсь ногами в пол. Мне сейчас плевать на все его правила: я начинаю цепляться в его руку ногтями, колочу по ней, трепыхаюсь, как маленький зайчишка, тяжело дыша.
- Пожалуйста нет…Я не хочу! Отпусти! Отпусти меня, чертов ублюдок!
Усмехается. Моя реакция ему нравится, она не претит, он ей питается. Одним движением подхватывает меня и закидывает себе на плечо, чтобы не мешала, видимо, но хрен! Я так просто не сдамся. Начинаю выгибаться в спине, как змея, отталкиваюсь от его широких плеч, колочу по спине, царапаюсь — плевать ему. Как мертвому припарка. Зато это новый повод причинить мне боль — когда он толкает двери и заходит в тёмную комнату, сразу кидает меня на пол так, что я ударяюсь всеми конечностями сразу. Больно. Шиплю, но быстро отбрасываю все это в сторону — где я? Это куда важнее.
Медленно поднимаю затравленный взгляд на своего мучителя и вижу ухмылку. Он смакует мою боль, пьет ее, наслаждается, а я отползаю в сторону, как все та же змея, которой теперь наступили на хвост. Сама озираюсь.
Темно, но не хоть глаз выколи, скорее так приглушенно. Интимно. От этого ужасного слова у меня внутренности покрываются коркой льда, и я хватаюсь за что-то мягкое, что рядом, но сразу шарахаюсь в сторону. Это что? Кровать?! Действительно кровать. Свет по хлопку его ладоней становится ярче, и я могу различить ее: круглая, огромная, прямо по середине комнаты. Порочная. В красных, шелковых простынях. Неприлично смятая. Рядом диван. Такой, знаете? В музейном стиле, с ярко-красной, атласной обивкой и позолоченной, узорчатой спинкой. Меня обычно от такой мебели воротит, но здесь она так удачно гормонирует со столиком напротив и еще одним диваном, обставленным двумя креслами. Что-то вроде переговорной. Почему-то у меня такие мысли сразу возникают, хотя кому в голову придет ставить переговорную рядом с кроватью?! Боже…да где я?! Стены темного, винного оттенка, на них картины в таких же золотых рамках. И это вам не какая-то хрень из Икеи — это предметы настоящего искусства. На одной изображен Морской бой, на второй натюрморт с красными яблоками, а дальше…Боже…Это определенно эпоха Возрождения, где идеалом женской красоты были женщины пышнотелые и раскрепощенные, но на этих картинах…Садом и Гамора — совершенно точно.