- Алан…пожалуйста…
- Не волнуйся, птичка. Тебе даже понравится, гарантирую.
Шаг. Он стоит впритык и бьет наотмашь своим парфюмом с запахом вишни, а потом подцепляет кофточку острым кончиком. Непроизвольно я втягиваю живот и замираю, слежу за его руками…они двигаются плавно, будто их хозяин смакует то, что здесь и сейчас происходит. Я хочу дернуться, вырваться, сбежать, но не шевелюсь, придавленная плитой ужаса.
«Пожалуйста, не надо…» - застывает где-то в горле.
Я ведь внезапно понимаю, что бессмысленно все. Это для меня — идиотки набитой, — что-то изменилось, а для него? Нет. Разумеется нет…Все, как тогда в день нашего знакомства.
Он играл. Внезапно до меня доходит. Все это время Берсанов вел свою игру, о которой я ничего не знала, да и сейчас мало чего понимаю. Кроме одного, разумеется, очевидного: я должна была оказаться в этой комнате, и решение такое принято было задолго до того, как я его впервые увидела.
Снова смотрю на его лицо. Алан наблюдает только за телом, которое раздевает. Медленно и плавно. Он его хочет — это я тоже понимаю. Он, словно завороженный, почти ласково расстегивает лифчик на застежке спереди. Мне вдруг действительно становится ясно все, чего я так упорно не замечала, понадеявшись, что за все мои страдания мне наконец выпал козырной туз. Ему ничего не нужно от меня, кроме моего тела. Я не нужна. Наверно, это мой крест — у меня красивое «всё», и на этом тоже «всё». Глубже — никому неинтересно. И никому по факту я не нужна. Так больно это осознавать…случись со мной сейчас что-нибудь, никто не будет меня искать. Никто не пойдет в полицию даже через три дня, никто не будет плакать: если я исчезну нет никого, чья жизнь перевернется, потому что я — сирота, до которой дела нет. Внешность не залог счастья, она — проклятие. Я убеждаюсь в этом снова…
Поэтому решаю, что не издам ни одного звука. Принципиально. Как с отчимом — ни одного проклятого звука.
Решетка резко подается вперед, заставляя нагнуться и лечь животом на непонятно откуда взятый кожаный столик — молчу. Это мерзко, и я брезгаю, но лишь кусаю губу и закрываю глаза. Алан меня раздевает — я пытаюсь спрятаться в хороших воспоминаниях, а внезапно понимаю, что и прятаться то мне негде. В пóле, где мама плела мне косички? Только вот после, когда мы пришли домой, она опять напилась и разбила мне голову жестяной сахарницей и отрезала эти самые косички ржавыми ножницами. И все тоже самое происходит с каждым моим воспоминанием о ней, завершаясь тем моментом, когда она просто продала меня. Ему. Хотя знала, что здесь меня не ждет ничего хорошего — ей было плевать.
И ему плевать.
Я слышу, как звенит пряжка на его ремне, на миг мне снова становится страшно, а потом кожу на ягодицах обжигает удар. Меня били и сильнее, конечно, поэтому я переношу его стойко, и следующий, и еще один. Так Алан разрушает все, что было хорошего между нами, хотя бы в моем воображении оно ведь было…Океан, вечеринка, где он вышел на сцену и сыграл на рояле, секс после этого под звездами…Тогда я впервые поняла, что мне нравится его характер. Он не был нежным и ласковым, напротив — неуемный, грубоватый, но тогда он, пусть и топорно, а показывал заботу. Играл? Скорее всего.
Еще удар и даже этого больше нет. Наша пропасть растет с каждым взмахом ремня, и я уже не считаю удары. Больно? Очень. Но упрямство что? Мое второе имя. Сказала, что не издам и звука, не издам! Он, как отчим. Ему также насрать, да и всем вокруг насрать — мне никто не поможет, но это единственное, что я могу: молчать, чтобы хоть где-то взять реванш.
Наконец все прекращается. Я до боли сжимаю диван, Берсанов тяжело дышит. Подходит. Под моим лицом целая лужица слез, губы в кровь — плевать. Я даже не смотрю на него, будто сквозь, а он хрипит.
- Почему ты плачешь?
- Заканчивай, что начал, - цежу, не фокусируя внимания, - Я устала.
Молчит, но недолго. Алан стягивает плед с кровати и накрывает меня им, а я почти усмехаюсь. К чему это? Снова играешь, что тебе есть дело? Накидывая на меня эту мерзкую тряпку из твоего притона?! Какая честь. Но этого всего я не говорю. Говорить — значит непременно скатиться до выяснения отношений. Каких отношений то?! Даже смешно. Нет, правда. Каких?...
- Ты должна была сказать, если тебе было больно, - продолжает тем не менее он, расстегивая наручники, а я снова задаюсь вопросом.
Зачем? Чтобы это изменило? Ничего.
- Я свободна на сегодня?
Спрашиваю, прежде чем встать — он злится. Алан сам поднимает меня, вцепившись в подбородок, заставляет посмотреть себе в глаза, повторяет.