Капельдудкин командует, трубачи наяривают… Танцульки пошли под духовный оркестр… Гляжу, брат, и глазам не верю. Та, что по секретции смарал, выкарабкалась-таки из-под земли!
Вот, думаю, ежели вся переправа встанет, зададут жару. Присмотрелся со стороны так и есть — она… Раскрасавица во…
Румянец натуральный в наличии имеется. Вперся глазами, оторваться не могу. Стало-быть и она меня признала: отошла нароком в сторону, а я ей следом…
Обернулась вертом:
— Как ваша фамилия?
Смеюсь:
— Узда кобылья…
Складно эдак… а на кой шут, подумаешь, моя фамилья, када сам в наличии. Мне невдомек до фамилии, да и к чему: сказать, марали не спрашивали имен да фамилий.
Гляжу на нее, что касательно вида али голоска, в-аккурат приходится. Короче сказать, вылитая та: после подвала выпрямилась, похорошела.
Про дело прошлое нароком не вспоминает или, думаю, другая схожа с той?
Признакомились… Опосля всего прочего, домой провожал, разговор городили дорогой. Хвалюсь:
— Командир отряда…
Досвиданились — почудилось мне подпись обхожу. Просит меня:
— Ходите к нам.
Адрест подлинный дала, чтоб легче разыскать, как забуду дом.
На какой сезон, думаю, я ей нужен?
Верно, зачастую до обеда делать неча. Трешься около писцов часом на нудь или скуку наскочишь. Люди делом, а ты так торчишь.
Повадился я к ним ходить. Живет наверху в двухъэтажке. Просторно. Дядя ли ей, кто он приходится, да парнишка один — втроем живут. Красные штаны те, что на суд для пущей острастки обывателев надевал, када к ним — сбрасывал, а сапожки полковника обувал. Для форсу креном намазывал да щеткой протирал. Запах креновый и блеск. Это так ни к чему, скажу короче.
Пондравился, видно, им собой, не то пайком, потому с монатками перебрался — быдто, в роде на хвартеру. Паек-от нам выдавали вдосталь: полтора муки, полпуда мяса, да разна дребедень: соль, сахар, кофе. Со стороны перепадало иногда. Вопче на излишек можно надеяться.
Пошла жизь ходом… Готовила Таня… Спервоначалу малость не ладилось, непривышен я в обхождении с такими людьми. Надумаю допреж, что круглое сказать — скажу, а они переглянутся меж собой и обсмеют меня, а говорить про смарочные дела не подходило ни с какого конца.
Теперь вот заметь: любовь не шутка, а сурьезная штука. Видал баб не меньше, чем смарал, а в Таньке была особленность така, каку в других не примечал. Затосковало вот сердчишко, и сам не свой, кажись вот все по правилам, а все чего-то не хватает. Нет-нет, да и тоска. Можно сказать, силу и власть в руках имел, а перед Танькой тряпка тряпкой. Что случилось, ятно и сам не разберу.
Прихожу раз вечером домой, сказать, на хватеру. Дядя ли, как он там, куда-то по делам уехал. Парнишка дрыхнет себе. Больше никого.
Обстоятельства позволительны.
Перед тем, как ложиться, начал в горнице окна занавешивать.
Таня мне:
— Зачем?
— Теплынь уйдет…
Будто дело к осени клонило, луна, вишь, помеха.
— Не надо…
— Надо, — отвечаю.
Как всегда улеглись, — я сам собой, она в горнице, а парнище дует себе в нос на сундуке…
Лег это я, да недолго пролежал…
Ворочался, ворочался с боку на бок в постели, как замру духом, слышу, вся горница вздохнет… Ублюдно эдак женским духом…
Заметалось сердчишко, — во приспичило тож с любовью этой. Прикопилось и просится…
Слышу храпит парнишонка… Нет-нет, да явным вздохом переведет храп.
Неладно, опять, — крикнет, буча подымется. Не стерпел, шепнул в горницу:
— Таня…
В секретции не смыслит девка, ей бы шопотом, а она негромко, да в голос, а мне и нечем крыть. Начал о чем-то и оборвался: не к делу касательно, значит.
Замолкла канарейка.
Притаю дух, чую, лежит в горнице.
Одна, буффера, огонь. Была не была…
Привстал, шагнул моментом к горнице, и будь ты проклят… как заскрипит пол. Домишко новый, доски не прилажены, сухи. Хана, думаю.
Встал на носки, да, как на осеннем льду ветром, шатаюсь, куда не наступлю, кругом скрипит.
Слышу из горницы:
— Жорж (по благородному, знач, Егорку эдак), что не спите?
— Дверь, говорю, забыл на крючочек.
Подошел сам к двери, щелкнул крючком об скобу и пошел.
Пошел смело… Скрипи да поскрипывай доски… Прямо в горницу пошел.
Молю Таню:
— Невтерпеж!
— Жорж, уходите, — шепчет.