— Московиты не столь суровы к древним знаниям, хотя это не мешает им с чрезмерным, на мой взгляд, пиететом относиться к чужестранным лекарям.
— Язычники, — буркнул дон Мигель. — А этот мастер Хуан, ваш друг, — сущий варвар.
— Он не варвар, — возразил Блад.
За бревенчатой перегородкой, в хозяйской половине избы, послышались шаги. В дверь решительно постучали, и она тут же распахнулась. Пригибаясь под низкой притолокой, в комнату вошел человек огромного роста. Он посмотрел на гостей спокойными светлыми глазами и поклонился в пояс.
— Поздорову ли, гости дорогие?
Блад поднялся на ноги и проговорил, шагнув ему навстречу:
— Поздорову, мастер Иоанн.
...Иван Рябов, или Большой Иван, как окрестили его шкиперы торговых судов, был молод, но уже считался одним из самых опытных лоцманов и кормщиков. Воевода Апраксин поручил приехавших по первопутку заморских гостей его заботам, и Рябов выполнял сие поручение без подобострастия, но с большим тщанием.
После безалаберной, по-восточному пышной Москвы Архангельск удивлял своей строгостью и простотой нравов. Иноземцев определили на постой к Тимофею Кочневу, корабельных дел мастеру. Воевода нередко приглашал их к себе, а то и сам, не чинясь, наведывался в дом к Кочневу, чтобы побеседовать об особенностях постройки кораблей в разных странах или об искусстве ведения морского боя. Кочнев с жаром нахваливал поморскую лодью, дон Мигель с не меньшей страстью отстаивал достоинства испанских галеонов, а потом вдруг умолкал, и в его глазах появлялась тоска.
Кормили их столь обильно, что Блад не без иронии сравнивал себя с рождественским гусем. Жирная пища была необычной на вкус, зато помогала переносить морозную погоду. Но холод все равно донимал: вот уже два дня дон Мигель сильно кашлял, хотя фамильная гордость не позволяла ему признаться в недомогании.
Этим утром Рябов, покачав головой, сказал:
— Занедужил Михайло Лександрович...
Выяснив, как звать иноземцев «по батюшке», московиты обращались к ним на свой лад. Блад отнесся к этому философски, у де Эспиносы подобная вольность поначалу вызывала негодование, но затем и он смирился.
— Ничего, бабинька Евдоха поправит, — продолжал Рябов.
Питер представил, как недоверчивый испанец воспримет снадобье, изготовленное неведомой знахаркой, и произнес, тщательно выговаривая слова чужого языка:
— Благодарю, мастер Иоанн, но я сам могу приготовить лекарство.
Рябов понимающе хмыкнул:
— Чай, не отравим. А и ты приготовь, Петр Иванович. Худа не будет...
...Вместо ведьмы с «декоктом» вслед за кормщиком в комнату скользнула невысокая девушка – младшая дочь Кочнева. На подносе она несла две большие кружки, над которыми завивался пар. По комнате поплыл аромат меда и трав. Подойдя к де Эспиносе, девушка гибко поклонилась, держа поднос на вытянутых руках:
— Отведай сбитня, Михайло Лександрович.
В отличие от Блада, дон Мигель не утруждал себя изучением языка. Впрочем, предложение угощения было весьма красноречиво, однако он не торопился брать кружку. С несколько растерянным видом де Эспиноса рассматривал стоящую перед ним девушку. В уголках ее по-детски пухлых губ притаилась лукавая улыбка, а в зеленовато-серых прозрачных глазах мерцали веселые искры.
Блад, внутренне забавляясь, но сохраняя серьезность, подсказал:
— Она просит вас это выпить.
Дон Мигель помедлил еще мгновение, затем поднес кружку к губам и, принюхавшись, храбро отхлебнул.
Девушка шагнула к Бладу:
— И ты, Петр Иванович, не побрезгуй.
— Вот и славно, — прогудел кормщик, видя, что драгоценные гости не перечат. А то, не приведи Господь, слег бы гишпанский боярин, так и ему, Рябову, не сносить головы. — Благодарствуем, Настасья Тимофеевна.
Когда девушка, одарив их всех улыбкой, ушла, Рябов усмехнулся:
— Хороша девка? Батюшка ее в большом почете у государя. Зело строг Тимофей Кононович, но ежели сватов заслать надумаешь, Михайло Лександрович, подсобим.
Дон Мигель, продолжавший смотреть вслед девушке, встрепенулся и вопросительно оглянулся на Блада, который невозмутимо перевел ему слова кормщика. Испанец изменился в лице, резкие слова были готовы сорваться с его губ. Затем, осознав, насколько комично он будет выглядеть в своем гневе, де Эспиноса церемонно наклонил голову и сказал:
— Я обещаю подумать об этой высокой чести.
Выслушав ответ заморского гостя, Рябов кивнул:
— Ну, то дело будущее. А нонче из Москвы самого царя стольник приехал. Пойдет теперь потеха! Тимофей Кононович к воеводе зван, а мне наказал вам все честь по чести устроить. Так что пожалуйте в баню, гости дорогие. Поспела баня-то.
На этот раз Блад не смог скрыть своего замешательства.
— Что там? — подозрительно осведомился дон Мигель. — Новое зелье?
— Полагаю, вы зря сетовали на бездействие. В Архангельск прибыл приближенный царя Петра. А еще... Если я правильно понял мастера Иоанна, нам предлагается совершить омовение.
— Да он рехнулся, ваш мастер Хуан?! Омовение в такую стужу! И где? Уж не в проруби ли?
— Для этих целей у московитов есть особые дома... — рассеяно проговорил Блад, пытаясь сообразить, как им уклониться от предложения радушных хозяев. Затем он обратился к Рябову: — Если верно то, что я слышал, в бане вы окатываетесь кипятком и дозволяете сечь себя розгами?
— Так прямо и сечь, — укоризненно ответил Рябов. — Это кто ж такую нелепицу наплел? В бане душа крылья расправляет, а тело-то как радуется! От травок да веничка березового дух стоит легкий, не надышишься. Враз всю хворь снимет. — Кормщик обвел насмешливым взглядом напряженные лица иноземцев. Пауза затягивалась, и он добавил: — Али робеете, господа мореходы?
Усмехнувшись, Блад тряхнул головой:
— Дон Мигель, отказ будет равносилен признанию в трусости.
— А согласие — верным способом отправиться к праотцам, — буркнул де Эспиноса.
— Вряд ли это опаснее, чем блуждать в дебрях Амазонки, где отравленная стрела в любой момент может оборвать вашу жизнь.
— Ваш исследовательский пыл начинает меня смущать, дон Педро. Но... так и быть.