37
Может быть, та самая,
Что когда-то
Уходила отца. И в горькой ее тени
Он молча сидел
Рябой, бородатый,
И слушал, как прислуга
Зажигает огни.
О чем он думал?
Может быть,
Далекое детство
Вдруг проблеснуло водопоем,
Залаял пес?
Некуда, Артемий Федулыч,
От памяти деться —
Ладонью не спрячешь
Седых волос!
О чем он думал,
Вглядываясь долго
В садовую мглу, губой шевеля?
Или нарыскавшегося
Матерого волка
Туго
Предчувствия
Захлестнула петля?
38
Однако с чего бы?
Деньги чтили присягу,
Барыши с высот
Не катились вниз,
И давно провезли
На прииски
Первую драгу —
Закутанную в рогожи
Американскую мисс.
Однако с чего бы?
Стерегут крученые плетки
Перед злобой низов
Сомненье и страх.
И, просеянные
Сквозь решето решетки,
Агитаторы на казенных хлебах.
Ну и всё же на даче,
При звездах,
Валкий,
Он просиживал ночи,
Угрюм и тих,
На соломенной тихой
Волне качалки…
Но однажды решил:
«В Москву! Никаких!»
39
И через недельки две
На вокзале мореные кости
Поразмял. Оглядел каретные кузова…
Вся в ёканье, в грохоте,
Заморского гостя —
Мать купечества — принимала Москва.
Вывески саженные
Выстроились в шпалеры,
Рванулась навстречу
Скаредная красота
Попечительницы
Верноподданности и веры
В господа тихого Иисуса Христа.
Церкви мелькали:
Та, сгорбившаяся, без сил,
Корова
С колоколами на шее,
Та коньком златогривым.
И лишь собор
Христа Спасителя стыл,
Неподвижный,
Как скала перед взрывом.
40
Из раскрытых чайных вываливались люди,
Бычьей кровью вскормленные.
Вели разговор.
Лебеди плескались
На летящем в воздухе блюде,
И мелькали кулаки
Извозчичьих ссор.
Мытари на углах
Протягивали руки в муке, —
Слепые, с прошением на груди:
«Богом обиженному…»
А те, что безруки,
Глазами приказывали:
«Пощади».
Из переулка,
В коляске,
Встречных шараша, —
Баба
В драгоценной собольей
Пыли…
Артемий поглядел:
«Соболи-то! Наши!
Ишь куда, сердечных, их упекли».
41
Этак зажил в Москве,
Уже знаемой им когда-то,
Обменялся визитами
С тузами
Града сего.
Секретарь всё допрашивал: «Как?»
— «Скучновато…
Ну, а впрочем, вглядеться,
Так ничего…»
«Ну, а впрочем, вглядеться, так…»
Так на рассвете
Вглядывается хмурый, ушастый сыч…..
Провожатый — обжился
В синицынской карете
И обвык,
Собакой приставший хлыщ.
И однажды,
Букет заказав подороже,
Заглянул в глаза Артемию:
«Нельзя!
Всё же, понимаете, Артемий Федулыч, всё же,
Хоть захудавшие, а князья».
42
Но Артемию
Понравилась нежданно фамилья:
«Синицын к Горлицыным!»
Он сказал: «Ускорь».
Пара серых в яблоках,
Морды мыля,
Понесла их
На рысях
По Тверской.
Хлыщ заранее
Подготовил встречу как надо,
Подмигнул:
«Золотопромышленник! Миллионер!»
И пропахшая шубами
Передней прохлада
Их встречала торжественно,
На особый манер.
Глаженый лакей,
Пудреный, гладколицый,
Карточки на серебряный принял поднос,
В залы прошел
И «Господин Синицын»
Басом внушительнейшим произнес.