— Знаете ли что, Федор Федорович, — сказал незваный гость, потирая свои синие, озябшие руки, — дайте мне, пожалуйста, рюмку водки. Я, мочи нет, озяб!
— У меня ни капли нет водки. Я почти никогда ее не имею. — Иван Ермолаич подошел к печке, прикладывал свои руки к теплым кафлям и, обернувшись, прислонился к ней спиною.
— Что же у вас есть? Дайте хоть одну рюмку. Авось убытку будет немного.
— Рому, пожалуй, я дам: есть немножко. Ведь вы уж где-то выпили... довольно бы, кажется.
— Да ну, — ради бога, без наставлений! Давать — так давай, нет — бог с тобою!
Федор Федорович пошел в свой кабинет и вынес оттуда рюмку рома. Иван Ермолаич ее выпил и сел, облокотившись на стол. Несколько времени прошло в молчании.
— Глупая история, — сказал Иван Ермолаич, — глупейшая история!
— Что такое? — спросил Федор Федорович.
— А вот что: на днях я имел удовольствие беседовать с отцом ректором — и остался в дураках.
— Я думал, случилось что-нибудь особенное, — отвечал Федор Федорович, закуривая папиросу и растягиваясь во весь свой рост на мягком диване.
— Теперь я все спрашиваю себя: за каким чертом я к нему ходил?
— Совершенно справедливо. Он уже не раз намыливал вам голову; пора бы оставить его в покое.
— Но, помилуйте! что ж это такое? Чем я виноват? — вскричал Иван Ермолаич, поднимаясь со стула и вдруг одушевляясь. — Вот слушайте: ученики собрали тридцать рублей серебром и просили меня, чтобы я составил им по своему выбору библиотечку, которою они могли бы постоянно пользоваться и, от времени до времени, ее увеличивать. Мысль прекрасная, не правда ли? Я пошел к отцу ректору и объяснил ему, в чем дело. «Вы, — сказал он, — спросились бы прежде у того, кто постарше вас, тогда и собирали бы деньги». — «Деньги, — отвечал я, — мне принесли собранными». — «Так, так. Ну, что ж вы хотите купить?» — «Конечно, — говорю я, — что-нибудь для легкого чтения, например сочинения Пушкина, романы Вальтер Скотта, Купера...» — «Ну, вот-вот! Пушкина... стишки, больше ничего, стишки. Опять вот Купера... Кто это такой Купер? О чем он писал? Нет, нет! романы нам не годятся». — «Да ведь у нас читают Поль-де-Кока и тому подобное. Ведь это помои! Не лучше ли дать ученикам что-нибудь порядочное». — «Нет, что ж... Нам это не годится. Вы уж, пожалуйста, не ходите ко мне вперед с такими пустяками. А деньги отдайте назад, непременно отдайте». — «Помилуйте! — возразил я, — устройство библиотеки...» — «Занимайтесь своим делом, вот что! Мне некогда пересыпать с вами из пустого в порожнее. До свидания!..» Скажите по совести, что ж это такое? — заключил Иван Ермолаич.
— Не мое дело, — отвечал Федор Федорович. — Всяк Еремей про себя разумей.
— И только?
— Больше ничего.
Гость постоял с минуту в раздумье и сказал, как-то принужденно улыбаясь:
— Честь имею кланяться, Федор Федорович!..
— Будьте здоровы... — Иван Ермолаич ушел.
— Гришка! — крикнул Федор Федорович.
— Ась, — отвечал мальчуган из передней.
— Ты видел вот этого барина, что сейчас отсюда вышел?
— Видел.
— Если когда-нибудь он опять придет, скажи ему, что меня нет дома. Слышишь?
— Слышу.
О мой мудрый наставник! Если б ты знал, как ты упал теперь в моих глазах!..
Я сейчас получил от батюшки письмо. Вот что, между прочим, он пишет: «Ты поменьше предавайся мечтательности. О перемене своей квартиры, до твоего перевода в богословие, думать не смей; ибо наставник твой примет сию перемену за обиду, и тебе придется тогда плохо. Ты пишешь, что он скупится давать тебе свечи; посылаю тебе денег, купи на них свеч, но по-пустому их не трать; пустяков не читай и веди себя так, чтобы я был тобою доволен и чтобы худого о тебе ни от кого не слышал. Насчет того, что ты ему прислуживаешь, я тебе скажу, что это еще не беда, ибо старшим себя повиноваться ты обязан...»
Итак, терпение и терпение. Об этом говорят мне не только все окружающие меня люди, но книги и тетрадки, которые я учу наизусть, и, кажется, самые стены, в которых я живу. Будем терпеть, если нет другого исхода.
Далее батюшка пишет, что дьячок наш, Кондратьич, выехавший куда-то со двора, под хмельком, во время метели, — пропал и два дня не было о нем ни слуху ни духу. Лошадь его возвратилась домой с пустыми санями. На третий день Кондратьича нашли в поле, в логу. Он замерз и лежал на боку, подогнув под себя ногу. Спину его занесло снегом. Из-за пазухи его тулупа вынута стклянка с вином и недоеденный блин. «Мир его праху! — говорит батюшка и прибавляет: — Впрочем, худая трава из поля вон...»