Что делать! Поневоле пришлось обратиться к перу и бумаге, чтобы перемолвиться с Вами словом! Не заменят эти бедные строки наших изустных речей!.. Признаться, я не могу похвалиться счастьем своих привязанностей: Вы — третье лицо, которое я теряю 1, — лицо для меня самое дорогое, потому что ни с кем другим я не был так откровенен, никого другого так не любил. Силу этой привязанности я понял только теперь, сидя в четырех стенах, не зная, куда выйти, хотя многие меня приглашают. Если выйду, обыкновенно между мною и встретившимся мне знакомым начинается, что называется, иересьшанье из пустого в порожнее; оно и естественно: мой характер раскрывается не перед каждым. Я душевно люблю Придорогина 2, бываю у него почти всякий день, но, потому ли, что и он упал духом так же, как и я, наши беседы не облегчают, а давят нас своим содержанием. «Что, брат, — говорит он, подпирая рукою свою больную голову, — видно, приходится умирать: зачем наш — неизвестно, а жизнь скверно прожита». Жалоба заключается горькой улыбкой. Я молча гляжу в окно из его третьего этажа: весело гремят по мостовой пролетки, весело снуют пешеходы, пестреют кровли зданий, трубы, зеленеются кое-где сады, красная полоса зари догорает в синеве неба, — обстановка, кажется, недурна, а что за тяжесть на сердце! что за скука в душе! После долгого молчания разговор переходит на общее место — разную современную гадость и мерзость, и, право, чувствуешь себя точно разбитым, окунувшись в этот зловонный омут. Прохожу мимо Вашей бывшей квартиры, — она пуста. Не видно знакомых мне белых занавесок; вечером не горит огня в кабинете, где так часто я думал, читал, беседовал — словом, благодаря Ваше дружеское, разумное внимание, находил средства забывать все дрязги моей домашней жизни. Как же мне не любить Вас! Как мне о Вас не думать! Второе — неизбежное следствие первого, в особенности теперь. Саади сказал правду: «Quand oa est seul, on est plus que jamais avec ceux qu'on amime» *. Но, думая о Вас, сильнее и сильнее я чувствую свою потерю. Бог весть, где и когда мы встретимся и встретимся ли, это — вопрос. Не понимаю, что делается со мною с некоторого времени. Все мне опротивело: мой дом, выход из дома, разговоры с кем бы то ни было, труд, даже книги. Если это болезнь, — пусть бы она поскорее проходила. Единственная книга, которую я теперь читаю и которая меня завлекла: — «Le dernier des Mohicans» Купера * увлекла, может быть, потому, что действительность, в ней воспроизведенная, совершенно противоположна тому, что меня окружает. Кажется, вместе с героями романа я слышу величавый шум водопадов, брожу в девственных лесах, упиваюсь воздухом пустыни Нового Света, все-таки — легче, когда забудешься, хоть не надолго. Раз десять начинал я новую работу (поэму) и разрывал в мелкие куски — жалкое начало: дрянь выходила из-под пера! 6 Нет, придется, верно, отказаться от мира искусства, в котором когда-то мне жилось так легко, хотя этот мир и был ложный, созданный моим воображением, хотя чувства, из него выносимые, были большею частик» «пленной мысли раздраженье». Придется, видно, по словам Пушкина,
Грустная будущнось! Но что же делать! Видно, я ошибся в выбранной мною дороге. Искра дарования, способная блестеть впотьмах и чуждая силы греть и освещать предметы, не разгорится пожаром, потому что она — жалкая искра, а светящимся червяком я быть не хочу. Может быть, я бы и трудился, и вышло бы что-нибудь из-под пера сносное, но воздух, которым я дышу, отравил мое дыхание. Помню, в одном произведении Пушкина книгопродавец говорит поэту, что его несчастия — источник песней7. Правда, но в таком случае, если эти несчастия действуют на поэта, как шпоры на коня, побуждая его к бегу, но когда шпоры обращаются в удары ножом, — бедный конь откажется от бега и упадет на землю, истекая кровью. Бури вне семейства, каковы бы они ни были, еще сносны, но неумолкаемая гроза и гроза отвратительная, грязная под родною кровлей — невыносимая битва, потому что она уродливость в природе, вопль там, где по естественному ходу вещей ожидаешь невозмутимого мира, где надобно бы черпать силу для борьбы с внешним злом, которого так много и которое так разнообразно. Да ниспошлет мне господь духа мудрости, смиренномудрия, терпения и любви! Иглы, ежедневно входящие в мое тело, искажают мой характер, делают меня раздражительным, доводят иногда до желчной злости, за которою немедленно следуют раскаяния и слезы, увы! слезы тоски и горя, жалкие, бессильные слезы! Но довольно обо мне. В другой раз этого не услышите.