— «Верст этак двести... не близко, родной!»
— «Нечего мешкать! ступайте домой!
Мертвого можно одеть-снарядить,
В сани ввалить да веретьем покрыть;
Подле села его выньте на свет:
Умер дорогою — вот и ответ!»
Думает-шепчет проснувшийся люд.
Ехать не радость, не радость и суд.
Помочи, видно, тут нечего ждать...
Быть тому так, что покойника взять.
Белеет снег в степи глухой,
Стоит на ней ковыль сухой;
Ковыль сухой и стар и сед,
Блестит на нем мороза след.
Простор и сон, могильный сон,
Туман, что дым, со всех сторон,
А глубь небес в огнях горит;
Вкруг месяца кольцо лежит;
Звезда звезде приветы шлет,
Холодный свет на землю льет.
В степи глухой обоз скрипит;
Передний конь идет-храпит.
Продрог мужик, глядит на снег,
С ума нейдет в селе ночлег,
В своем селе он сон найдет,
Теперь его всё страх берет:
Мертвец за ним в санях лежит,
Живому степь бедой грозит.
Мелькнула тень, зашла вперед,
Растет седой и речь ведет:
«Мертвец в санях! мертвец в санях!..»
Вскочил мужик, на сердце страх,
По телу дрожь, тоска в груди...
«Товарищи! сюда иди!
Эй, дядя Петр! мертвец встает!
Мертвец встает, ко мне идет!»
Извозчики на клич бегут,
О чуде речь в степи ведут.
Блестит ковыль, сквозь чуткий сон
Людскую речь подслушал он...
Вот уж покойник в родимом селе.
Убран, лежит на дубовом столе.
Мать к мертвецу припадает на грудь:
«Сокол мой ясный, скажи что-нибудь!
Как без тебя мне свой век коротать,
Горькое горе встречать-провожать!..»
«Полно, старуха! — ей муж говорит, —
Полно, касатка!» — и плачет навзрыд.
Чу! Колокольчик звенит и поет,
Ближе и ближе — и смолк у ворот.
Грозный чиновник в избушку спешит,
Дверь отворил, на пороге кричит:
«Эй, старшина! понятых собери!
Слышишь, каналья? да живо, смотри!..»
Всё он проведал, про всё разузнал,
Доктора взял и на суд прискакал.
Труп обнажили. И вот, второпях,
В фартуке белом, в зеленых очках,
По локоть доктор рукав завернул,
Острою сталью над трупом сверкнул.
Вскрикнула мать: «Не дадим, не дадим!
Сын это мой! Не ругайся над ним!
Сжалься, родной! Отступись — отойди!
Мать свою вспомни... во грех не входи!..»
— «Вывести бабу!» — чиновник сказал.
Доктор на трупе пятно отыскал.
Бедным извозчикам сделан допрос,
Обнял их ужас — и кто что понес...
Жаль вас, родимые! Жаль, соколы!
«Эй, старшина! Подавай кандалы!»
<В АЛЬБОМ Е. А. ПЛОТНИКОВОЙ>
С младенчества дикарь печальный,
Больной, с изношенным лицом,
С какой-то робостию тайной
Вхожу я в незнакомый дом.
Но где привык, где я встречаю
Хозяйки милое лицо —
Тут всё забыто: я вбегаю
Здоров и весел на крыльцо.
Вот так и здесь: я точно дома;
Мне так отрадно и тепло;
И рад я на листке альбома
Писать, что в голову пришло.
Хозяйка милая, я знаю,
Мне всё простит: она добра;
И сталь неловкого пера
Я неохотно покидаю.
Хотел бы вновь писать, писать —
До бесконечности болтать.
<В АЛЬБОМ А. Н. О-ВОЙ>
Послушный вашему желанью,
Беру перо, сажусь писать:
Грешно прекрасному созданью
В невинной просьбе отказать.
Конечно, жаль! Я вас не знаю;
Увы! скорбит моя душа!
Молве я с жадностью внимаю,
Что вы, как ангел, хороша.
Но всё равно. Идите с богом,
Мои стихи! Счастливый путь!
Отрадной встречи мне залогом
Послужите когда-нибудь.
Как угадать! Седой и хилый,
Когда весь сморщусь и согнусь,
Авось с красавицею милой
Лет через десять я сойдусь.
В тот миг — его воображаю, —
Добра, прекрасна, молода,
Она мне скажет: «Я вас знаю!»
И буду счастлив я тогда.
«Я с вами уж давно знакома...»
И этих строк напомнит ряд,
Покажет мне листок альбома,
И я отвечу: «Виноват!
Позвольте... эта встреча с вами...»
И волю дам карандашу,
И вдохновенными стихами
Ее портрет я напишу.
«В НЕБЕ РАДУГА СИЯЕТ...»
В небе радуга сияет
Розы дождиком омыты,
Солнце в зелени играет,
Темный сад благоухает,
Кудри золотом покрыты.
Свет и тень под деревами
Переходят, как живые;
Мох унизан огоньками;
Над душистыми цветами
Вьются пчелы золотые.