Лукич в сон крепкий погружен.
Свеча погасла. Всё сидели
И мать и дочь в саду густом,
И звезды радостным огнем
Над головами их горели.
Но грозно, в синей вышине,
Стояла туча в стороне;
Сверкала молния порою —
И сад из мрака выступал
И вновь во мраке пропадал.
Старушка робкою рукою
Крестилась, вся освещена
На миг, и, пробудясь от сна,
На ветке вздрагивала птичка,
А по дворам шла перекличка
У петухов.
«Не спишь, дитя? —
Старушка молвила, кряхтя. —
Я что-то зябну... ох! поди-ты,
Как грудь-то больно!»
— «Вот платок;
Покройтесь».
— «Что ты, мой дружок!
И будут у самой открыты
До света плечи!»
— «Мне тепло».
— «Нет, нет! не надо! всё прошло!»
Но дочь старушку убедила
И грудь и шею ей покрыла
Платком. Сама, как часовой,
Бродила по траве сырой.
Прогулка грустная не грела
Ее продрогнувшего тела.
Тут горе... горе впереди,
Теперь и прежде... И в груди
Досада на отца кипела.
Потрясена, раздражена,
Вдыхала с жадностью она
Холодный воздух, хоть и знала,
Что без того больной лежала
Не так давно. Теперь опять
Хотела слечь — и вновь не встать.
В саду зеленом блеск и тени,
На солнце искрится роса;
Веселых птичек голоса
Перекликаются в сирени;
Прохлада свежая давно
Плывет в открытое окно.
Старушка стекла вытирает.
Под потолок пуская пар,
Кипит нагретый самовар,
И Саша чайник наливает,
Сидит с поникшей головой,
Подпертой белою рукой.
И вот Лукич от мух проснулся,
Зевнул, лениво потянулся,
Взглянул на стол — там серебро;
Проверил — цело; ну, добро!
Он вспоминал, хоть и неясно,
Что пошумел вчера напрасно;
Ну, мол, беда невелика,
Не тронь, уважут старика.
«Ох, голова болит, старуха!
А что, вчера я смирно лег?»
— «Чуть не прибил нас. Видит бог,
За что? Такая-то сокруха!
И понаслушались всего...»
— «Гм! жаль! не помню ничего».
— «В саду сидели до рассвета...
Грешно, Лукич! В мои ли лета
Так жить!»
— «Ну, ну! не поминай!
Ты пьяного не раздражай.
Давай-ко поскорее чаю,
Быть может, голова... того...
А я жду сваху».
— «От кого?»
— «Про это я, выходит, знаю.
Что думал, сбудется авось».
— «Смотри, тужить бы не пришлось...
И-их, старик!»
— «И-их, старуха!
Не забывается сосед!
Ведь я сказал, к примеру: нет!
Ну, плеть не перебьет обуха!»
— «Мне замуж, батюшка, нейти», —
Чуть слышно Саша отвечала,
И с чаем чашка задрожала
В ее руке.
«Ты без пути
Того... не завирайся много!»
— «Я правду говорю».
— «Ну, врешь!
Велю — за пастуха пойдешь».
И, поглядев на Сашу строго,
Отец прибавил: «Да, велю,
И баста! споров не люблю».
— «Конечно, так. Я кукла, стало,
Иль тряпка... и куда попало
Меня ни бросить, всё равно,
Под лавку или за окно».
— «Да что, к примеру, ты в уме ли?
Ты с кем изволишь рассуждать?»
— «Вот если б эту чашку взять
Разбить, вы, верно б, пожалели!»
— «Ну, что ж из этого?»
— «Да так,
Вы сами знаете — пустяк:
Вам чашка дочери дороже».
— «Смекаю. Ты-то за кого
Меня сочла? За куклу тоже?
Да ты от взгляда моего,
Не то что слов, должна дрожать!
А ты... ты хлебом попрекать
Отцу! Ты что вчера сказала?
Для вас, дескать, моя игла...»
— «Я виновата, попрекала.
Да если б камнем я была,
Тогда б промолвила! Ведь горько!
Иной собаке лучше жить,
Чем мне: ее не станут бить,
Гнать из конуры...»
— «Дальше!»
— «Только!
Что ж, мало этого?»
— «Молчать!
И слышишь ты, не поминать
Соседа! Моего порога
Не смей он знать! Вишь, речь нашла!
Благодари, к примеру, бога,
Что у тебя коса цела!»
Старушка вышла из терпенья.
В душе за дочь оскорблена,
Все слезы, годы униженья,
Всё горе старое она
Припомнила — и побледнела,
И мужу высказать хотела,
Какой, мол, есть ты человек?
Крушил жену свою весь век
И крушишь дочь. Побои, пьянство...
Ведь это мука, мол! тиранство!
Ты в этом богу дашь отчет!..
И не решилась. Нет, нейдет:
Вспылит. Немного помолчала
И грустно дочери сказала:
«Пей, Саша, чай-то: он простыл.
Что ж плакать!»
— «Гм! ей чай немил.
Сгубил сосед твою голубку,
Заплачь и ты, — оно под стать!» —
Промолвил муж и начал трубку
Об угол печки выбивать.