Имеется в виду младшая сестра Вальзера Фанни (1882–1972).
Живая картина
Двор в большом городе, освещенный луной. Посреди двора железный сундук. Изнутри в зрительный зал льется музыкальная партия. Лев на цепи. Меч рядом с сундуком. Темная, неразличимая фигура чуть дальше. Пение, то есть, молодая прекрасная дама склоняется наверху к освещенному лампой окну, все поет и поет дальше. Судя по всему, это или похищенная принцесса королевского происхождения или же оперная певица. Сначала пение звучит как обычное, даже школьное упражнение, но постепенно ширится и распространяется до чего-то большого, человеческого, оно пленяет, оно жалуется, а потом снова будто сжимается в боли. Пение распахнуло окно и подставило воздуху изящно выстроенную лестницу, чтобы он мог спуститься. Женщина спускается, но все еще поет. Из железного или стального сундука появляется лицо мужчины, чудовищно бледное и обрамленное черными спутанными волосами. Глаза мужчины говорят на молчаливом языке сомнения, широкий, можно даже сказать: простецкий, рот улыбается, но что это за ужасная улыбка? Гнев и скорбь, кажется, вылепили ее за годы совместной работы. Щеки впали, но все лицо выражает несказанную доброту, не такую, у которой все хорошо, но ту, что перенесла самые тяжелые испытания. Певица с неподражаемой грацией садится на край сундука, кладет руку на голову запертого, будто лаская. Лев гремит цепью. Неужели здесь все, все взяты в плен? Увидим. И правда, даже меч на полу не движется, но он живет, так как издает высокий звук, он стонет. Что это за время, что бросает артисток львам, к звенящей цепи, к стонущему мечу, на сторону людей, которым взбрела в голову странность поселиться в железном ящике? Внезапно луна срывается с неизмеримой высоты прямо во двор, под ноги женщине. Та ставит ногу на бледный, мерцающий шар и таким образом огибает сундук. Луна разделяется и разворачивается в широкое одеяние, своего рода ковер или слой белесого тумана, дома, образующие двор, исчезают, из глубины сцены медленно поднимаются ввысь ослепительно белые вершины Альп, туман ложится к их подошвам, красноватая звезда падает из сине-черного воздуха в волосы певицы. Это украшение ослепительно, но тут из ящика появляется высокая, темно-зеленая ель и под ее ветвями, в роскошных доспехах стоит тот мужчина, но и это еще не всё: там, где терзал цепь лев, стоит изящный храм древнегреческой архитектуры. Меч, кажется, пришел в движение, теперь он чудесным образом в руках мужчины, и какого мужчины! Слова больше не решаются описывать его излучающий силу облик. Он поет, или это что-то вокруг него дрожит от звуков. Из-за гор раздаются колокола. В воздухе над головами актеров отражается далекое, синее озеро, но в уменьшенном размере. Из сцены пробиваются травы, растения и цветы, кажется, что мы на изобильном предгорном лугу. Тут появляется и корова с бим-бам и бум-бум и мирно пасется. Все наполняет жужжание. Но где же солнце. Ах, среди этих сияющих героев забыли о самом солнце. Внезапно над всем этим раскрывается черная, чудовищно большая широкопалая рука и давит. Вниз! — гремит адский голос, и снова появляется мрачный двор, лев рычит, время стоит, облокотившись на стрелу неподалеку от рычания, неразличимо и мертвенно-тихо, голова мужчины показывается из сундука, он что-то бормочет, и артистическая боль снова звучит из окна. Между тем слышно далекое, далекое щебетание птицы, при этом думаешь об озере, что висело прямо в воздухе. Меч глухо падает на пол. Пение женщины снова опускается до школьного упражнения, мужчина поспешно сгибается и полностью исчезает в железном или литом обиталище. Темная фигура курит сигарету, будто хочет сказать: это мой отличительный знак. И тем самым она действительно придает картине несколько иной поворот, после секундной темноты зрители смотрят на современно обставленную кофейню, где люди жадно читают газеты. Они тычут пальцами в напечатанное, улыбаются тонко и при этом бесцветно и кричат: «Официант, счет!» Грациозно выходит лев, за ним мнимая принцесса, приходит и мужчина, «интересная внешность», потом мило остриженный меч, потом синеглазое озеро в костюме с иголочки, заказывают по чашке кофе и непринужденно болтают.
Овация
Представь, дорогой читатель, как прекрасно, как волшебно, когда актриса, певица или танцовщица мастерством заставляет публику разразиться ликованием так, что все руки приходят в движение и по зданию прокатывается волна прекраснейших аплодисментов. Представь, что ты тоже вовлечен в это, что ты тоже хочешь выразить восторг от блестящего исполнения. С затемненной, густо населенной галереи вниз раздаются, словно град, аплодисменты, и подобно моросящему дождю льются дождем цветы над головами людей на сцене, некоторые из них поднимает артистка и, счастливо улыбаясь, прижимает к губам. Осчастливленная, словно волной поднятая аплодисментами в высоту, артистка посылает публике, словно маленькому, милому, послушному ребенку, воздушный поцелуй и жест благодарности, и большой и все же такой маленький ребенок радуется этому сладкому жесту, как только дети и могут радоваться. Шум скоро перерастает в рев, который снова слегка успокаивается, чтобы сразу же вновь разрастись. Представь золотое, если не бриллиантовое ликование, которое, как зримый божественный туман наполняет помещение. Бросали венки, букеты; и какой-нибудь мечтательный барон там, наверняка, тоже был, он стоит у самого края сцены, положив мечтательную голову к маленьким, драгоценным ногам артистки. Ну, и этот благородный воодушевленный сует обвитому мечтами и восторгами ребенку бумажку в тысячу крон под обольстительную ножку. «Эх ты, простофиля, оставь себе свои богатства». С такими словами девушка наклоняется, берет банкноту и, презрительно смеясь, бросает дарителю, который едва не сгорает со стыда. Живо представь все это и еще другое, среди прочего звуки оркестра, дорогой читатель, и ты будешь вынужден признать, что овация это нечто роскошное. Щеки пылают, глаза сверкают, сердца дрожат, а души парят в сладкой свободе, как аромат, в зрительном зале, и снова и снова рабочий сцены должен прилежно поднимать и опускать занавес, и снова и снова должна выходить на сцену женщина, которой удалось покорить целый театр. Наконец наступает тишина и можно доиграть постановку до конца.