Зимон был двадцатилетним юношей. Он был беден, но не делал ничего, чтобы улучшить свое положение.
Текст также связан с романом Семейство Таннер, но возник, по крайней мере, за полгода до романа (возможно, во время пребывания Вальзера в Берлине весной 1905 г.). После написанной еще раньше Любовной истории (сборник Geschichten) это второе появление некого Зимона, одной из масок Вальзера.
Театральное представление (II)
Зимнее ночное небо было нашпиговано звездами, я бежал вниз по заснеженной горе, в город, к кассе Мадречского городского театра, мне выдали проездной билет, и я помчался как обезумевший по каменной, древней винтовой лестнице в стоячий партер. Театр был набит людьми, в нос ударило зловоние, я содрогнулся и спрятался за какого-то парня из техникума. Я запыхался и еле успел отдышаться, пока занавес поднимался; примерно через десять минут, он поднялся и открыл взгляду дыру, заполненную огнями. Фигуры тут же пришли в движение, огромные, пластичные, неестественно резко очерченные фигуры, они изображали «Марию Стюарт» Шиллера. Королева Мария сидела в темнице, а ее добрая камеристка стояла рядом, а потом показался мрачный, закованный в латы мужчина, королева разразилась слезами гнева и боли. Как чудесно было наблюдать это! Мои глаза горели. До этого я часами смотрел на светлый, мерцающий снег а потом в темноту лож, а теперь — на огонь, жар, роскошь и блеск. Как прекрасно и великолепно это было. Как они в такт стекали с красных губ в уши часовщиков, техников и прочих, прекрасные, благородно танцующие, вверх и вниз, качающиеся, звучащие стихи. Ах, это стихи Шиллера, думал, наверное, кто-то.
Молодой, стройный Мортимер с копной светлых, золотистых локонов на голове выпрыгнул на сцену и сказал королеве, которая слушала его с улыбкой, соблазнительные слова. У него было до странности бледно напудренное лицо, как будто он испытывал пророческий ужас, и подведенные черным глаза, как будто он на протяжении многих ночей, ворочаясь от мыслей, не сомкнул глаз. На мой взгляд, он играл роскошно; не то что Мария, которая не выучила роли и вела себя скорее как кельнерша самого низкого пошиба, а не как благородная дама, благородная в самом высшем смысле: королева и к тому же мученица, какой представляешь себе Марию Стюарт. Но она была бесконечно трогательной. В первую очередь, трогала ее беспомощность, а после тот самый недостаток величия. Недостаток того, что должно было быть, потрясал и ослеплял и выгонял из возбужденных глаз стыдливую влагу чувства. О, волшебство сцены! Я все время думал: «Как же она плохо играет, эта Мария», и в тот же миг был захвачен душой и телом невозможной игрой. Когда она говорила что-то печальное, она лукаво улыбалась, совершенно невпопад. В мыслях я исправлял черты ее лица, интонации и движения, и у меня было самое живое и захватывающее впечатление от ее полной ошибок игры, какое я мог бы испытать, если бы она была безупречной. Она была так близка мне, как будто это играла сестра, кузина или подруга, и у меня была причина дрожать в страхе под ее взглядом. Подчас она стояла веселая и растерянная, то есть растерянная и все же не утратившая самообладания, смотрела в темный зрительный зал, теребила вуаль и дерзко улыбалась, а игра валялась на полу сама по себе, хотя и требовала от нее известной манеры и чувства. Почему же она все-таки была прекрасна?
В перерывах я поворачивал голову и смотрел в ложи, в одной из которых сидела благородная дама, в декольтированном платье, ее грудь и руки мерцали из темного окружения. В гантированной руке она держала лорнет на длинной рукоятке, который время от времени прикладывала к глазам. Она казалась старой, но все еще обворожительной волшебницей, она сидела одна, отдельно от прочих. Она жила, черт его знает, наверное, в каком-нибудь из тех грациозно выстроенных домов времен Людовика, какие часто можно увидеть мерцающими белым в Мадрече за высокими деревьями старых, замечтавшихся садов. В другой ложе торчал президент Мадречского общинного совета и член правления городского театра, старый козел, как шептались вокруг, который находил удовольствие в том, что заглядывал актрисам под юбки. Это пришлось бы по душе этой распутной Марии Стюарт. Именно так она и выглядела на сцене, как самая обычная шлюха. Как же так выходило, что она все-таки была так прекрасна?