— Тогда в чем же?
— Они тебе не простят этого.
Легкая улыбка коснулась ее губ.
— И что?
— А то, что, когда сюда явится кто-нибудь и начнет задавать вопросы, они с удовольствием вспомнят все. Не только то, как ты выглядела, какого цвета у тебя волосы, сколько стаканов водки ты влила в Попкова, твое имя, твой возраст или имена тех, кто был рядом с тобой. Нет, Лида. Они вспомнят и номер твоего паспорта, и номер твоего путевого разрешения, и даже номер билета на поезд, который ты прячешь в своем поясе.
Глаза ее удивленно распахнулись, на щеках появился румяней.
— Да зачем же кому-то это запоминать? И кому может понадобиться об этом расспрашивать? — Неожиданно ее коричневые с рыжинкой глаза взволнованно забегали. — Кому, Алексей?
Серов оторвал плечи от двери и выпрямился, ему хватило полшага, чтобы оказаться у кровати. Он сел рядом с сестрой.
Матрас был твердым как камень, и три столбика монету нее между коленей лишь слегка покачнулись.
Она удивленно улыбнулась, но взгляд был настороженный.
— Что?
Он наклонился к самому ее уху. Так близко, что расслышал звук, с которым сомкнулись зубы под ее гладкой округлой щекой.
— Во-первых, говори тише. Здесь стены не толще картона. И это не из-за нехватки денег и не ради экономии. Их специально такими сделали. — Он говорил без голоса, одним лишь дыханием. — Чтобы все могли подслушивать друг друга. Пожалуйся хоть вполголоса, хоть полусловом на цену на хлеб или на несовершенство железной дороги, и твой сосед обязательно услышит тебя и донесет.
Она посмотрела ему прямо в лицо и так драматично закатила глаза, что Алексей чуть не рассмеялся. Однако, подавив смех, он строго сомкнул брови и произнес:
— Черт возьми, Лида, послушай.
Она взяла его руку в свою, сгребла один из столбиков и высыпала ему на раскрытую ладонь двадцать монет.
— Мне твои деньги не нужны, — промолвил он, но она мягким движением сомкнула его пальцы, один за другим.
— Возьми, — шепнула она. — Когда-нибудь это может тебе пригодиться.
А после этого она поцеловала его в щеку. Ее губы были теплыми и мягкими, как пушинка. У Алексея сдавило горло. Впервые она прикоснулась к нему так нежно. Они были знакомы уже больше полутора лет, хотя большую часть времени не знали о своем родстве. Он даже видел ее совсем раздетой — в тот страшный день в лесу под Цзюньчоу. Но поцелуй… Нет, такого не было.
Он неуверенно поднялся, чувствуя дрожь в коленях. Комната внезапно как будто уменьшилась. Сделалось очень тихо. Слышен был лишь женский храп за стеной.
— Лида, я просто стараюсь защитить тебя.
— Я знаю.
— Так почему же ты так все…
— Усложняю?
— Да, черт подери! Усложняешь! Как будто тебе это нравится.
Лида пожала плечами. Брат какое-то время смотрел на нее неотрывно. Грива огненных волос, которые она отказывалась стричь, аккуратное личико в форме сердца с твердым подбородком и кожей цвета восковой свечи. Ей было семнадцать, и этим все сказано. Ему нужно было заставить ее понять, вникнуть, но он знал, что она давно научилась быть упрямой, научилась быть достаточно сильной и изворотливой, чтобы справляться со всеми невзгодами и лишениями. Ему это было известно. Что-то внутри, какое-то неосознанное чувство, влекло его к ней, вызывало желание подойти ближе, прикоснуться, погладить плечо или непослушные волосы, убедить. Но он не сомневался, что это сестре не понравится. Он проронил:
— Нам ведь нужно работать вместе, Лида.
Но она не взглянула на него и не ответила.
С ее губ сорвалось лишь какое-то едва слышное бормотание, и, к его удавлению, звук этот показался ему неприятным и тоскливым. Алексей увидел, что взгляд ее вдруг сделался отстраненным, а губы беззвучно зашевелились. Она ушла. Иногда с ней бывало такое. Когда становилось слишком сложно, она исчезала, оставляла его и уносилась в какой-то свой внутренний мир, который приносил ей… Что? Счастье? Уют? Может быть, там она забывала об этой мерзкой комнате и об этой мерзкой жизни?
Мышцы на спине Алексея напряглись. Он догадывался, куда она ушла. И с кем. Резким движением он распахнул дверь.
— Увидимся завтра на станции, — отрывисто произнес он.
Ответа не последовало.
Он вышел из номера, громыхнув дверью.
Алексей шагнул в темный коридор и резко остановился. Прямо перед дверью Лиды стоял этот сумасшедший казак Лев Попков. Серов и сам был немаленького роста и не привык смотреть на людей снизу вверх, но Попков был намного выше его. Своими широченными плечами, огромной грудной клеткой, но, главное, плохим характером он напоминал водяного буйвола. Попков не отошел в сторону, чтобы пропустить Алексея. Он словно прирос к истертым половицам, намеренно загораживая дорогу, и замер, скрестив руки на груди. С каждым вдохом он словно расширялся и делался еще больше. Попков жевал какую-то гадость, от которой его зубы по цвету напоминали старую кожу.