Модерн же заговорил о высоком предназначении человека в момент, когда человек уже разорвал нити, связывавшие его с Богом. Он начал обустраивать человека в состоянии разрыва этих нитей. И он как бы не отвечал за разрыв. А, наоборот, что-то в пределах этого состоявшегося разрыва восстанавливал. Что-то обустраивал.
Творцы величайших произведений культуры Модерна в таком "обустройстве" столкнулись с мучительной задачей, которую тот же Макс Вебер назвал "задачей утешения": как сказать человеку что-нибудь утешительное по поводу факта его несомненной смертности. Теперь это должна была сделать культура именно светская и одновременно высокая.
И она это делала. Пушкин для русского Модерна абсолютно рядоположен Евангелию для христианства, Корану для ислама или Пятикнижию для иудаизма. Вообще, по своему культурному значению великий классический роман Модерна равен фундаментальному священному тексту, лежащему в основе религиозной культуры.
VII. Модерн, "высокое", коммунизм
Наиболее яркие попытки создать нечто квазирелигиозное были связаны с идеями богостроительства: поисками "богочеловечества" и еще чего-то в этом духе. Говорилось, что новый человек воскресит отцов (то есть все предыдущие умершие поколения), что этот человек спасет космос и, таким образом, решит все проблемы, которые ранее отдавались в ведение Бога.
В России богостроители критиковали Ленина "слева" и прочно вошли в коммунистическое движение в виде Пролеткульта. И в мире, и в России были также другие, причем самые разные, течения, которые, в той или иной степени, соединяли веру в человека с верой во что-то большее. Или же верили только в человека, но при этом говорили, что будущий "новый человек" – это и есть то, что собою заменит Бога и примет на себя его главные, в том числе утешительно-спасительные, функции.
"…Свершится дивный сон, / И светлых райских сеней / Достигнет человек и богом станет сам. / О, как горит звезда неведомого счастья, / Как даль грядущего красна и широка, / Что значит перед ней – весь этот мрак ненастья, / Всех этих мук и слез безумные века!"
Сказать, что эти строки Петра Якубовича поэтически равны пушкинским, я не могу. Но основная идея Модерна в них выражена точно.
И это все, в разных вариантах, было влито в русский коммунизм. Начиная с язычески-крестьянских вариантов (Клюев и другие) через варианты индустриально-языческой религии коммунизма (объединение "Кузница") и кончая богостроительством Богданова и других.
Кому-то это нравилось, кому-то не нравилось… но все это было полностью истреблено Сталиным. Под корень, под расстрел. И когда это вытравили, опять стало неясно: а что есть и должно быть, чтобы "оправдать человека"?
Так это выглядело в советском коммунизме. Ничуть не веселее это выглядело в мировом Модерне как таковом. Но все понимали, что коммунизм – это альтернативный Модерн. Понимали, что в мире идет исчерпание некоего либерального светского Модерна, и вот есть шанс подогреть, накалить Модерн через коммунизм.
VIII. Точка гниения
Но почему нельзя было отстоять Модерн как таковой? В чем тут была основная проблема? Оказалось, что главная "точка гниения", главная "точка боли" в Модерне – это точка культуры. В XX веке культура Модерна начала стремительно остывать. Без коммунизма она бы остыла до конца еще в декадансе, с коммунизмом – гораздо позже. И не потому, что коммунизм создал какие-то невероятные высоты культуры. Но давление коммунизма на социальную ткань Модерна подогрело ее на всю первую половину XX века. "Да, существует ад, и в нем живут мильоны, / Да, существует ад, его свидетель – ты, / Ад – это труженик коленопреклоненный…" – писал Луи Арагон.
Однако к 60-м-70-м годам XX века стало окончательно ясно, что внутри западного общества культура не просто "дает сбои", что это – глубокие срывы. Я не буду обозначать точную границу, когда это стало ощущаться, но для меня маркирующий рубеж – 1968 год.
Я знаю об этом не только по теоретическим трактатам. Уже тогда я относил себя, как начинающий режиссер, к авангарду. И уже тогда точно понимал, что такое авангард. Иначе говоря, я мог ответить себе на вопрос: "Ты говоришь, что ты принадлежишь к авангарду… А можешь ты себе ответить – авангард-то твой, это авангард чего?"
Я понимал, что речь идет об авангарде проекта Модерн. И понимал, что авангардистская культура, ощущая недостаточность остывающей секулярной культуры для спасения проекта Модерн, прыгает из культурной ниши в нишу парарелигиозную. И что этот прыжок далеко не безопасен. Но единственно возможен. И что прыгать будут разные силы и по-разному. И что тут одни постараются сохранить порядок и идею человеческого восхождения, а другие поволокут хаос. И кое-что похуже.
Охранители увидели только тех, кто волок этот самый хаос. А может быть, им так было удобнее. А может быть, кое-кто из них поощрял тех, кто волочет за собой хаос, для того, чтобы скомпрометировать весь авангард. Потому что победа авангарда, в любом случае, означала пост-капитализм. Возможно, весьма далекий от советского коммунизма.
Но охранители охраняли капитализм. И это нельзя было сделать, не разгромив авангард. А авангард нельзя было разгромить, не скомпрометировав его хаосом.
Я не буду идти в область фантазии и домысливать, насколько какой-нибудь Кейдж, который подменил музыку молчанием под открытое фортепиано, был связан с теми же силами, которые создавали "Красные бригады" и "стратегию напряженности". Но, даже если прямых связей не было, сутевая связующая нить, безусловно, присутствовала.
Не имея энергии восхождения, авангард неизбежно должен был опереться на энергию нисхождения. Ибо энергия ему была безусловно нужна. Он и был замыслен как средство поиска энергии, которая отсутствовала в остывающей культуре Модерна.
Охранителям же нужно было показать, что авангардисты (политические или культурные) если и связаны с огнем, то именно и сугубо адским. Нельзя сказать, что авангардисты вообще не давали к этому оснований. А сколько в этих основаниях было провокативного и сколько органического… Детальное обсуждение этой темы увело бы нас далеко от той политики, к которой мы должны сейчас перейти.
IX. Точка гниения и неоконсерватизм
Охранители изобрели для себя новую идеологию. Потому что старые не позволяли бороться с авангардом. Эта идеология называлась "неоконсерватизм". Врагом неоконсерватизма стала культура, точнее, авангард как источник нисхождения и хаоса. Я уже упомянул 1968 год. Конкретная точка не так уж и важна. Хотя так называемые "революционные события" во Франции многое предопределили.
Но еще важнее зафиксировать, что именно тогда в этой, как говорят математики, эпсилон-окрестности (которая много включала в себя, кроме французских событий) начала формироваться когорта политиков, политологов, философов, которые очень болезненно отреагировали на авангард как источник нисхождения и хаоса. То, что они так отреагировали на нисхождение и хаос, – это их позитив. А то, что они не увидели (или не захотели увидеть) в авангарде и чего-то другого, – это их негатив. Или их ангажированность.
Люди эти чаще всего изначально принадлежали к левому кругу, "розовому" или около того. И они стали очень резко от этого круга отходить. Отходить потому, что в их понимании культура, потерявшая накаленность высоким смыслом и начавшая искать какие-то заменители этой накаленности, становилась врагом. А культурные круги (деятельность которых они часто отождествляли с "происками еврейства") – это заговорщики, сеющие хаос во имя посткапиталистических перспектив и своей абсолютной власти.
Увы, значительная часть этих интеллектуалов так и не поднялась над идеей заговора. Пожалуй, единственный из них, кто еще в середине 70-х годов внятно выразил свою позицию не на языке "критики врага" (что всегда ущербно и неконструктивно), а на языке содержательного анализа, был американский социолог Дэниел Белл. Который в книге "Культурные противоречия капитализма" заявил, что невозможно дальше держать баланс между рациональной нормативной наукой и секулярной культурой и что поэтому необходимо вернуть в культуру религию.
Сегодня неоконсерваторы правят бал в американской и мировой политике. Точнее, еще вчера они его правили. А сейчас их атакуют. Но очень важно понять, что все эти ныне крупные политики (и невысокого полета философы), типа атакуемых сейчас Либби или Вулфовица, были тогда в положении наших "шестидесятников". Они начали восходить и тут же были остановлены. Может, не так круто, как у нас. Но тоже достаточно круто. Это все были "родные или двоюродные братья по ситуации" наших Шатрова и Аджубея. Они не могли ни на что реально влиять, даже если они сидели не на своих кухнях под угрозой потери партбилета, а в Министерстве обороны США, Госдепе или "мозговых центрах". Они там сидели и говорили, что новые "культурные элиты", антибуржуазные и антиморальные, вступили в заговор с тем, чтобы уничтожить мир.