«Учитывая твое последнее письмо, спешу тебя убедить, что ты не прав, потому что плохие условия канули в прошлое, как железо в воду, и никогда больше к нам не вернутся, независимо от того, живем ли мы в полуподвале или где-нибудь в другом месте. А если столица превратилась в магнит, то виноваты в этом, как я понимаю, вовсе не мы, которые живут в провинции».
И еще несколько страниц в подобном духе. На этот раз в письме не было ни слова о черешне, как будто ее у них там вообще не существовало. Я заволновался, потому что свояк был из тех новых партийцев, которые не останавливаются ни перед чем. «Такому, — подумал я, — ничего не стоит и пакость какую-нибудь мне устроить. Возьмет да и пошлет письмо товарищу Мичеву, а то и повыше куда». По этой причине я из тактических соображений не стал ему больше отвечать до самых летних каникул, которые вскоре не замедлили наступить согласно учебной программе.
Увлеченный охватившим наше почтовое отделение, как и всю страну, соревнованием, я действительно не заметил, когда пришел конец учебного года и наступили летние каникулы. К этому времени закончились занятия и в сети партийного просвещения, но Иван Г. Иванов сказал нам, чтобы мы не разбегались до его сигнала и чувствовали себя в мобилизационной готовности, потому что мало ли что может случиться. По этой, да и по другим причинам я не смог уехать в Дряновский монастырь и остался на своем посту в почтовом отделении.
Думаю, излишне описывать вам отъезд жены — узлы, чемоданы, даже мой деревянный сундучок, который я сделал в свое время, будучи в запасе на турецкой границе еще в начале второй мировой войны, принесшей столько страданий народам. Так вот, уехали они, жена моя с сыном Иваном, забрав с собой, как говорится, полдома, то есть все, что было более или менее подходящего в шкафах и на полках, и оставили меня одного без крошки хлеба. Но я, однако, не протестовал, потому как для меня важнее было, чтобы семья моя была сыта, а не я. Да, кроме того, признаться, я почувствовал себя теленком, с которого сняли ошейник и оставили на свободе посреди поля. В душе моей все пело. По вечерам я отправлялся в «Граово» побеседовать с госпожой Хаджиевой, которая вновь стала кассиршей после горестных переживаний с Топлийским. Заглядывал иногда я и к Мекишеву в его студию, поскольку ему хотелось нарисовать меня для будущей выставки. Шутил с его женой Цанкой, которая уже родила близнецов и по вечерам купала их в деревянном корыте. И вообще, я был свободен и счастлив, нося свою почтовую сумку с письмами, телеграммами, переводами и газетами. У меня будто крылья за спиной появились. Теперь я спал с открытым окном, дыша прохладным воздухом из парка. Даже разговоры дворников под окнами не мешали мне спать. Все было прекрасно: я работал, получал письма от свояка с приветами от моей жены, поскольку сама она избегала писать письма по причине отсутствия культуры, сокращая, к примеру, свое имя на гласной, а не на согласной, как это принято по правилам правописания.
Письма же свояка были вполне культурными. Осведомив меня, что черешню, и раннюю и позднюю, уже убрали, он писал мне, что хлеба заколосились и скоро должны войти в стадию молочновосковой спелости. Комбайны стояли на нивах, заправленные горючим, чтобы не терять ни секунды в напряженный сезон, ведь, как говорят, день год кормит. Он сообщал мне, кроме того, что на праздник, после того как выполнил свои трудовые обязанности перед селом, ходил ловить рыбу неподалеку от дряновской пещеры — природной достопримечательности их городка и всей нашей родины. Пошутил, что Иван мог бы стать знаменитым рыболовом, если, разумеется, имел бы больше терпения в этом деле, как, впрочем, и в других делах. Еще он писал, что жена моя варит вкусную уху и учит этому искусству свою сестричку. В небе кружат ястребы, унося время от времени кур и другую домашнюю птицу с монастырского двора. Иногда над историческим местом появляется крупный орел, который подолгу парит над ним, а потом исчезает. Хозяйство монастыря благодаря бухгалтерии развивается хорошо, но игумен продолжает жить старыми настроениями, пользуясь покровительством тырновского владыки… Был этот игумен мастером готовить сливовую ракию, настаивал ее на сорока травах, собранных в чащах горных балканских лесов. А по торжественным дням приглашал его, свояка, отведать ракии, но свояк отказывался, потому как имел отрицательное отношение к алкоголю с самого 1938 года, когда вступил в общество трезвенников.