Я шел, шел и неожиданно очутился перед ведомственной гостиницей. Убежденный, что это моя квартира, я ударом ноги открыл дверь и быстро поднялся по лестнице. Как всегда, здесь воняло брынзой. Но брынзой пахло и у Лачки, поэтому меня этот запах не остановил. На втором этаже подошел к своей комнате. Толкнул дверь, но она была закрыта. Нажал еще раз на ручку и услышал, как зашлепали босые ноги по голым доскам пола. Я крикнул, чтобы мне открыли. Дверь открылась, и я увидел перед собой полуголую фигуру в белых трусах. Четко выступали на боках ребра, позвоночник был согнут наподобие вопросительного знака. Это был Евгений Масларский, и я разозлился еще больше.
— Значит, это ты влез в мою комнату? — начал я кричать.
Он, побледнев, молчал.
— Ну говори же! — сказал я и толкнул его в грудь. Он икнул и свалился на пол. Я не ожидал, что он рухнет так быстро, и изумился его хлипкости. Потом подумал, что он притворяется, и поэтому, наступив ему ногой на спину, сказал, что он подлец. Он начал кричать и разбудил соседей. Из комнат повыскакивали люди, все в белых трусах и майках, и оттащили меня в сторону. Масларский поднялся и начал отряхивать с себя пыль и приставший сор. Я кричал, что сотру его в порошок за то, что он занял мою комнату, но соседи держали меня, и я не мог до него дотянуться. Потом меня куда-то повели.
Только утром я понял, что нахожусь в милиции. Попытался вспомнить свои ночные похождения, но не мог. Помнил только, что шел я долго, пока не попал в это помещение. Мне было стыдно. В мои-то годы!.. Я просто не знал теперь, как посмотрю в глаза Векилову.
Солнце светило в окно. В камере я был один. Приподнялся на цыпочки, чтобы сориентироваться, где точно нахожусь. Я боялся опоздать на работу, поэтому постучал в дверь и попросил отвести меня к следователю. Мне ответили, что следователь завтракает. Я начал протестовать, но милиционер не обратил на меня никакого внимания. Ему все это было привычно.
Через некоторое время в коридоре послышались шаги и замерли возле моей камеры. Звякнули ключи, и дверь отворилась. На пороге стоял Векилов — высокий, улыбающийся, в кителе с белым подворотничком. Видно, и самочувствие, и настроение у него было неплохое. Может, причиной тому был теплый летний день…
Не закрывая двери, Векилов вошел прямо в камеру, сел на матрац, поинтересовался, как я провел ночь. Я ответил, что хорошо.
— Ну да, ты человек привычный, — улыбнулся он. Глаза его хитро светились. Можно было подумать, что ему приятно сидеть вместе со мной в арестантской. Он всем своим видом говорил: смотрите, какой я демократичный. Я хотел довольно резко сказать ему, что если бы он провел хотя бы одну ночь в этой камере, то лучше изучил бы условия. Однако решил не вести себя вызывающе, потому что он тогда завелся бы и проговорил на эту тему не меньше часа. Я только спросил его, долго ли он будет еще держать меня под арестом.
— Пока не протрезвеешь.
— Я уже трезвый.
Он посмотрел мне в глаза. Наверное, они у меня были красные, потому что он спросил, не болел ли я чем-нибудь.
— Никогда! — ответил я ему.
— Завидую тебе, А я вот все никак не избавлюсь от своих болезней.
Я сказал ему, что надо лечиться, но он ответил, что ему ничего не помогает.
— Расплачиваюсь за свои грехи, — продолжал он вздыхая.
— Действительно, если борьбу можно назвать грехом…
— По отношению к здоровью — да! По отношению к народу — нет! — Он посмотрел на меня продолжительно и неожиданно сказал: — Вот ты толковый человек. Почему ты выбрал именно эту профессию?
— Потому что это обыкновенная профессия и никого не соблазняет.
— Не хочешь быть искренним. Ты бы мог быть директором предприятия, начальником милиции, преподавателем в экономическом техникуме, ассистентом в университете, работником в аппарате партии… Кем угодно! И почему ты застрял здесь?.. Ты же орел! Ты должен летать!..
Я рассмеялся и ответил, что каждый день пролетаю на своей машине сотни километров. Неужели мне этого мало?
— Нет, нет, ты сбился с дороги! — настаивал он.
— Напротив, моя профессия мне очень нравится! Чудесная профессия!
— Брось шутить…
Он уселся поудобнее на матраце, а меня пригласил сесть на деревянную табуретку, стоявшую за дверью камеры. Я сел, и камера вдруг показалась мне не такой уж неуютной. Солнечные лучи веером падали через окно. С улицы долетал шум, и это напоминало мне о внешнем мире. Я успокоился: сам начальник милиции сидел передо мной на матраце, а я — на табуретке, будто мы поменялись ролями. Мне было любопытно, что же будет дальше.