— Слушай, — продолжал Векилов, — давай оставим глупости. Вопрос очень серьезный. Речь идет о твоем будущем.
— О каком будущем? — возразил я. — Вы шутите! Мне скоро сорок. Все уже позади. К тому же моя профессия очень сочетается с моими изношенными нервами. Я не могу сидеть на одном месте. Понимаете? Предпочитаю ездить. Не хочу никакой другой работы. Зарплаты мне хватает. Почестей мне не нужно.
— Лишь бы оставили тебя в покое?
— Пожалуй!
— Новое дело! Ведь это бегство от ответственности! Никаких желаний, никаких стремлений. Прекрасно!
— Стремления свои я давно оставил…
Я в сердцах махнул рукой и замолчал. Не хотелось мне больше его сердить.
Мы оба смотрели в открытое окошко и будто впервые видели солнечный свет, лившийся в камеру. Пол был пыльный, на вешалке висел какой-то халат, под ним стояли веник и обыкновенный глиняный горшок.
Человек, который сидел передо мной на соломенном матраце и пытался проникнуть в мое будущее, был моим другом. Любил меня, но никак не мог поверить, что мне ничего не нужно, что я доволен своим положением, что все другое лишь осложнит мою жизнь, сделает меня излишне подозрительным.
— Значит, у тебя нет никаких желаний?
Я улыбнулся в ответ:
— Как так нет? Самое большое мое желание делать в день по нескольку рейсов, чтобы не остановилось строительство. Разве этого мало? Вот так я самым непосредственным образом участвую в строительстве социализма.
— Твои возможности более значительны. Ты преступно безалаберно относишься к жизни, понапрасну растрачиваешь свои силы. Это ты понимаешь?
— Я не машина.
— Да, но сейчас ты машина… Вернее, часть машины, на которой ездишь.
Его слова задели меня за живое. В самом деле — что такое каждый прожитый мной день?
Я вскочил и предложил ему уйти отсюда и не терять понапрасну время в пустых разговорах. Он улыбнулся и напомнил мне, что я все-таки арестованный, посажен в камеру за нарушение общественного порядка в гостинице, и следствие по моему делу еще не закончено. Я ответил, что со мной подобные шутки не пройдут, но он продолжал сидеть, вызывающе глядя на меня большими веселыми глазами. Мне трудно было разгадать его намерение. Он или скучал, или пытался меня перевоспитывать на старости лет. Пустые хлопоты, если он действительно вообразил, что из корявого сучка можно сделать свирель.
Наконец он поднялся и сказал, что сообщил на автобазу, что я задержан. Я испугался, но он поспешил меня успокоить:
— Я сказал, что ты мне нужен для расследования одного важного судебного дела. Ты доволен?
— Спасибо вам…
— Знаешь что, пойдем-ка пройдемся к Марице. Правда, ты далек от того, чтобы восхищаться природой, но не худо и тебе поразвеяться. Особенно после такой неспокойной ночи…
— Спасибо, — снова пробормотал я. Мне казалось, что Векилов готовит какую-то западню, поэтому я смотрел на него подозрительно и недоверчиво.
Он взял меня под руку и повел из камеры, оставив ее открытой. Дежуривший в коридоре милиционер посмотрел на нас с удивлением — до сих пор ему не приходилось видеть такое. Мы прошли длинным коридором, поднялись по бетонной лестнице на второй этаж, где был кабинет Векилова (он зашел сюда, чтобы взять свою фуражку), и быстро вышли на улицу.
Я шел рядом с ним, довольный, что сегодня не буду работать. Наша прогулка к Марице окончательно вернула мне хорошее настроение. Этим я был прежде всего обязан Векилову. Сначала я думал, что он хотел о чем-то меня расспросить, но потом понял, что в отношении меня у него не было никаких дурных намерений.
Марица была мутной от недавних дождей. Воды ее вышли из берегов и разлились до кукурузных полей. Посередине реки возвышался маленький островок, поросший густой травой, со старыми вербами, склонившимися к воде. На острове дымила труба стоявшей там соломенной хижины. Чуть в стороне от этого строения пасся осел. Какой-то крестьянин, сидя в лодке на корточках, ловил рыбу. Несколько в стороне купался совершенно голый мальчонка, постоянно дававший рыбаку советы, куда забрасывать удочку. Голос мальчишки доносился до нас.
Берега реки были низкими, поросшими травой и лозняком. Мы с Векиловым уселись на ствол поваленной, почти сгнившей вербы и смотрели на быстро бегущие мимо воды реки. Векилов пожалел, что не взял удочку. Однако здесь и без удочки было приятно просто сидеть и отдыхать.
На острове ворковал дикий голубь, а позади нас в высоких тополях размеренно, с небольшими перерывами, стучал, отвлекая наше внимание, дятел. Время от времени подавал голос и осел, поглядывая на пасущихся на лугу лошадей. Вся пойма реки звенела от этого необузданного рева. А на лугу спокойно паслись лошади, не обращая никакого внимания на осла. Когда осел замолкал, слышался плеск воды и какой-то глухой, словно доносившийся из-под воды стон. Векилов сказал, что есть такая птица, которая будто бы живет под водой. Я ничего не знал об этом и потому верил всему, что он говорил.