— Поэт? Что это еще за поэт? — спросил он меня однажды, когда мы сидели с ним. — И почему вы его превозносите, если он покончил жизнь самоубийством?
Я почесал в затылке и ответил глубокомысленно:
— Сложное это дело, Лачка… Серьезное…
— А как он?.. Отравился или повесился?
— Отравился, — ответил я. — Яд — это самое эффективное средство!
— Где же он его купил? Он что, свободно продается? Или из-под полы?
— Можно купить…
— А я и не знал… Что, мышьяк, что ли?
— Мышьяк… А может, люминал, цианистый калий или еще что…
— Нет, эти штуки продаются из-под полы, иначе быть не может… И насколько я знаю, стоят недешево… Это яд! — Он задумался. — Хотя для него деньги не имели никакого значения. Раз решил умереть, то не пожалеет денег. Что значат деньги для самоубийцы? Заплатит, сколько затребуют. Правда же?.. А где они живут, эти поэты, а?
— Какие поэты?
— Вообще поэты?
— В большинстве своем в Софии. Там у них квартиры.
— Да, все в Софии… А здесь что, их нету? Как нету? И почему? Должны быть.
— Думаю, что есть.
— Да? А где, например? Ты их видел? И как они выглядят?
— Лохматые. И пьют.
— Что пьют?
— Коньяк.
— Так я и предполагал, — вздохнул он и снова задумался. — Мышьяком быстро… Несколько минут — и конец! Да, какие деньги люди имеют, а мы за каждую стотинку спину гнем… Что, не так?
Лачка попросил меня достать ему какое-нибудь грустное стихотворение. Я пообещал, и мы расстались. На следующий день я принес ему стихотворение. Он согнул листок и положил его в задний карман брюк, в котором обычно носил бумажник.
— Интересно, сколько же они получают за свои стихи? — спросил он.
Я ответил, что им платят за каждую строчку. Он так и подскочил от удивления:
— Значит, деньги у них есть? Есть у них деньги?
— Конечно! Разве без денег они могут покупать яд на черном рынке?..
Может, нынешней бессонной ночью он опять думал о поэтах-самоубийцах, не знаю…
— Это ты, Масларский? — послышался его вопрос.
— Я, Лачка. Чего тебе? Почему не спишь?
— Разбудил меня какой-то мопед, а теперь вот не могу заснуть.
— Какой мопед?
— Да ну их, бабьи истории…
Он выглянул из окошка и вздохнул, словно ему было противно вспоминать обо всем, что было связано с мопедом.
— Опасные люди эти женщины, ей-богу!
— Почему, Лачка? — спросил я, садясь на бетонную ступеньку.
— Не знаю, рассказывать тебе или не надо… Боюсь, неприятно тебе будет, если скажу правду.
— А почему неприятно? Какое отношение ко мне имеет этот мопед, из-за которого ты проснулся?
В полумраке блестели его металлические зубы. Он улыбался.
— Драли друг дружке волосы! Весь квартал переполошили. Ужас! Сколько живу, никогда не видел, как дерутся бабы… Слушай, они же глаза друг другу выцарапали… Не женщины, а дикие кошки… Понимаешь?.. И было бы из-за кого! Так, прошу прощения, сопляк какой-то.
Мне все стало ясно. Противно было слушать это, но я не ушел… А ведь предсказания Герганы сбылись… Однако я не мог и предположить, даже в минуты моего самого мрачного настроения, что случится такое… Я приподнялся, намереваясь уйти, но он продолжал опутывать меня грязными веревками сплетен.
— Бухгалтерша оказалась ловкачка!.. Наша веселуша попробовала ее схватить за волосы, а та как даст ей ногой… Ох, брат, живот надорвешь над этой историей, хотя и не для пересказа она!..
— Хорошо, а что же люди не вмешались, не растащили их?
— Кому надо вмешиваться? Людям лишь бы повеселиться!
— А ты!
— Ну да! Чтобы они мне глаза выцарапали?
— А потом?
— Появился откуда-то этот сопляк с мопедом, схватил бухгалтершу за руку и оттащил в сторону. Потом вскочил на свой мопед и запылил куда-то… А веселуша… Что делала веселуша?.. Она кинулась прочь, вся в крови… Платье разорвано… Убежала подальше от людских глаз!
Слова Лачки оглушили меня. Было горько и обидно за Виолету, но самым неприятным оказалось то, что говорил он об этом с каким-то наслаждением. Видно, из-за того и не спал целую ночь, что увидел дерущихся женщин. Я хотел уйти, но он закричал мне вслед, чтобы я не уходил, есть еще о чем поговорить. Я ответил, что устал и у меня нет времени для разговоров, а он, вовсе не слушая меня, снова начал жаловаться на бессонницу. Меня так и подмывало стукнуть его, но я сдержался, потому что рука у меня, как известно, тяжелая.
— И мы были молодыми, — бормотал он. — И мы позволяли себе вольности. Но таких штук не выкидывали… Правда же? Когда-то из-за меня ссорились две женщины, но до драки дело не доходило… Похоже, что этот юнец мастер по части любви. Я его раньше не встречал, только сегодня увидал, но думаю, что мастер… Ты знаешь его?