— Ты почему моргаешь? — кричал я. — Смотри мне в глаза!
— Я не моргаю… Я смотрю…
— Прямо в глаза!.. И отвечай на мои вопросы!.. Почему ты ее бросил? Говори! Обо всем по порядку!
— Она сама ушла от меня…
— Как это сама?.. А ребенок?.. Кто будет воспитывать ребенка?
— Я ничего не знаю.
— Кто его будет воспитывать? — повторял я и искал его взгляда. — Ты или я?
— Я не виноват…
— Видно будет, когда предстанешь перед судом.
— За что? Я ни в чем не виноват…
— Там посмотрим… Есть медицина… экспертиза…
— Я чист перед своей совестью…
— Перед совестью?.. А есть она у тебя, совесть?..
— А почему нет?.. Она ходила и с другими.
— С какими другими?
Он молчал и ничего не мог сказать мне. Потом, не в силах выдержать моего напора, проговорил смущенно, но вместе с тем нахально:
— И вы ходили с ней…
Не знаю, как это произошло, но я дал ему такую затрещину, что он завизжал, как щенок, и рухнул на руль. Я схватил его, опять притянул поближе к себе и сказал, чтобы он не притворялся. Однако он в самом деле не притворялся. Изо рта его текла кровь.
— Пиши здесь! — сказал я, сунув ему в руки тетрадку, ту самую, в которой вел дневник пробегов. — Пиши разборчиво: «Беру на себя обязательство…» Или нет! «Обещаю явиться на товарищеский суд… И признать свою вину, так как ребенок мой…» Слышишь? Пиши!
— У меня нет карандаша, — сказал он.
— Да, ты прав. Я тебе его дам!
Я полез в карман, но карандаша там не оказалось. Начал искать в коробке, куда клал обычно путевые листы, но не нашел и там. Я испытывал ужасное чувство: все рушилось из-за какого-то проклятого карандаша!
Масларский следил за мной все так же испуганно, но с надеждой, что карандаша я не найду.
— Все равно ты должен признать, что ребенок твой, чтобы спасти Виолету от общественного позора и скандала, — сказал я, отчаявшись найти карандаш.
Он молчал. Я заметил, что он изменил свою тактику и теперь следил за мной с насмешкой. Уверенность его росла. Он вытащил белый носовой платок и вытер окровавленные губы, те самые, которыми целовал Виолету.
— Ты живешь в обществе, — продолжал я, — и не имеешь абсолютно никакого права бросать своих детей на произвол судьбы… Понимаешь?
Хотя он молчал, инициатива переходила в его руки. Я был жалок с этим своим «понимаешь». И все из-за какого-то карандаша!
— Мораль нашего общества обязывает тебя серьезнее посмотреть на этот вопрос. Понимаешь?
Он слушал меня, уже не моргая. Я говорил назидательным тоном, а он успокаивался. Когда я закончил, он спросил меня:
— И это все, что вы хотели мне сообщить?
Я понял, что потерпел поражение.
— Нет, еще не все, — ответил я, не зная, что еще сказать.
Он посмотрел на меня высокомерно:
— Хорошо, я жду!
— Нечего ждать. Ты приедешь и ответишь за свои дела!
— А почему бы и не приехать? Куда надо приехать?
— Перед обществом будешь отвечать! — ляпнул я невпопад.
Он сказал, что готов отвечать перед обществом, и спросил меня:
— А перед каким обществом?
— Перед нашим.
— Хорошо. Отвечу. Есть еще что-нибудь?
— Есть.
— Могу ли услышать?
— Ты мошенник!
— Спасибо.
— Ты подлец!
— Что еще?
— Ты должен платить на ребенка. Понимаешь?
— Если в этом будет необходимость…
— Будет. На этот раз тебе не удастся отвертеться!
— У меня и не было такого намерения, Я готов отвечать за свои дела. Куда мне надо явиться?
— Сам знаешь, — ответил я бессильно. — Туда, где заварил кашу, и пойдешь…
— Хорошо. А сейчас я могу быть свободным?
— Нет, не можешь!
— Что я должен еще сделать?
— Ты поедешь со мной!
— Прямо сейчас?
— Прямо сейчас.
— Поехали.
Я должен был перебраться на ту сторону кабины, где руль, но сообразил, что он может сбежать, пока я буду переходить, поэтому спросил его строго:
— Ты готов?
— Готов, — ответил он таким тоном, будто не его, а меня должны были судить. — Могу ехать куда угодно. Но я не виновен!
— Не торопись!
— Я не виновен! — повторил он. — Поехали.
Меня поразили его слова, и я даже испугался. До сих пор я не встречал такого бесстыдника. Чем я докажу его вину? И для чего мне тащить его целую ночь на грузовике? Чтобы потом все смеялись мне в глаза? Называли дураком и защитником опустившихся женщин? Моя миссия терпела крах. Я открыл дверцу и приказал ему выйти из кабины.
Он колебался, он хотел удостовериться в своей победе надо мной.