Софья была в чем‑то согласна с мужем. Ей казалось, что теперь ее жизнь действительно стала очень сумбурной, «спутанной», «не кроткой». Супружеские нелады, безусловно, отражались на детях. Поэтому вслед за мама они выбирали то, что им было приятно, — веселые танцевальные вечера с котильоном, которые устраивались в их доме, игру в винт и т. п. Такие вечера удавались всегда, о них вспоминали как о праздничных и радостных событиях. Совсем другое дело — учеба с классными дамами, визиты людей, подолгу разговаривавших о чем‑то серьезном с папа. В это время дети уходили из дома, предпочитая развлекаться на стороне. Илья играл в винт, проигрывал деньги гораздо ббльшие, чем «жалованье» в три рубля (тогда как слуги получали всего лишь на рубль больше), которое старшим детям платили родители, и приносил единицы за плохую успеваемость. Ему исполнилось 17 лет, бранить его было бесполезно, нужно было горячо просить, увещевать. Только после этого он становился на какое‑то время благоразумным и прилежным. А Таня в этот период репетировала пьесу «Новички в любви» у Оболенских, и Софья ездила на одну из репетиций, чтобы знать, с кем дочь играла в пьесе, все ли там было прилично и хорошо. Таня теперь вся «ушла с ушами» в свой костюм. Только и говорила об этом. Писать письма папа в Ясную Поляну совсем не хотела, объясняя это тем, что в письме могла описать исключительно свой костюм.
Московская жизнь Софьи и ее старших детей теперь не имела ничего общего с яснополянской. Балы, гости, множество комплиментов, восторженных взоров, адресованных ей. Дух захватывало от такого внимания, и порой приходило осознание, что она «погибает». Но дух веселья одерживал верх. Однако ее присутствие на балах отягощалось думами о своих малышах. Поэтому Софья не раз поручала Таню кому‑нибудь из надежных «маменек», а сама устремлялась к Алеше. Приезжала ночью, хватала малыша, спускала на пол бальное платье, кормила грудью, снова спешно одевалась и неслась в карете из Хамовников на Тверскую, на бал, к Тане, у которой голова кружилась от успехов. Она так уставала от светского веселья, что даже два раза падала, танцуя мазурку. Но Софья по — прежнему была в восторге от дочери, ее обаяния, шарма, от внимания к ней кавалеров. Счастливая дочь, в роскошном белом гипюровом платье с белыми акациями, прекрасно танцевала со светским львом Григорием Ивановичем Ностицем. Все любовались Таней, которая так была весела, что конечно же не могла не заразить этим свою мама, одетую в изысканное черное платье, украшенное тончайшими кружевами, принадлежавшими матери мужа. Михаил Сухотин, увидевший ее, не смог удержаться от восторга: «Вот кого надо пригласить танцевать! Вы сегодня удивительны!» Софье было приятно это слышать.
Сквозь шум бала до нее доносились восклицания: «Вы поразительны!» Все это смешивалось с оханьями и аханьями, вызываемыми то ее внешностью, то туалетом, то прической, сотворенной у лучших парикмахеров Москвы.
Дома к Софье приходило отрезвление от светской пустоты. Балы отравляли ее душу, оставляя в голове невероятную сумятицу. После них она ходила по дому, а точнее, бродила, не зная, за что ей взяться. Ей хотелось снова вернуться на круги своя, к спокойной, тихой, размеренной жизни. Дети перестали слушаться, стали выходить из‑под контроля. Лёля, например, пользуясь случаем, мог не пойти в гимназию, обмануть madam, сказав, что у него болит живот. Madam не верила, возникла проблема, и Софья отказалась потворствовать лжи сына. Только в своих малышах она, как и раньше, находила радость и отдохновение. А Таня ворчала и упрекала Софью, когда та не могла поехать вместе с ней в театр или в концерт.
Сезон балов и выездов по традиции начинался непременно с Екатерининского дня, то есть с 24 ноября. В этот день принимала у себя старая фрейлина Екатерина Петровна Ермолова. У нее обычно бывала вся Москва, и, конечно, Софья не могла пропустить такого случая и отправилась туда с Таней. А вечером избранное общество собиралось у другой знатной именинницы — княжны Салтыковой — Головкиной. Но в это время был траур по государю, поэтому торжество подразумевалось без танцев. Но внезапно, как бы шутя, за рояль сел генерал Ден и стал наигрывать вальс. Боже мой, какой сразу поднялся визг от восторга. Тотчас же все закружились в вихре танца, поднялся праздничный шум, все плясали с безумным упоением. После Екатерининского дня начиналась бальная феерия до самого Великого поста. Порой Софья сбивалась со счета, на скольких балах она должна была побывать за это время: то у Орлова — Давыдова, то у Барманских, то у Тепловых, то у Оболенских, то у Боянус… Сплошные танцы вперемежку со спектаклями… Таня была в тюлевом зеленом платье с бархатными темно — зелеными птичками и сама порхала по паркету словно пташка. Дирижировал граф Ностиц, и все танцевали до упаду, так, что даже музыканты не выдержали и отказались играть. Уже было позднее утро, когда все, наконец, разъехались по домам.