Ни свидетелей, ни подозреваемого. Жертва — одинокая, детей нет, проводила рекламные кампании для «Икеи» и унаследовала родительский незаложенный дом, после того как отец умер, а мать перебралась в дом престарелых.
Обычно Мария ездила на работу вместе с коллегой, но в то утро ее не оказалось на Чюрквэген, обычном месте их встречи. Коллега заехала к ней домой и позвонила в дверь, потом обошла дом и увидела Марию в окно. Та сидела на полу — лицо изрезано, шеи почти нет, голова свесилась набок, а рот странно широко открыт.
Согласно судебно-медицинскому отчету, кто-то раскрыл ей рот после смерти, но оставалась и вероятность того, что рот застыл в таком положении сам собой.
Трупное окоченение началось с сердца и диафрагмы, но уже через два часа было заметно на шее и в челюстях.
Был вечер пятницы, и людей в вестибюле осталось немного. Разговаривали друг с другом двое полицейских в синих свитерах; усталый прокурор вышел из кабинета, где велось судебное разбирательство по вопросу взятия под стражу.
Когда Марго еще только назначили руководителем предварительного расследования, она в глубине души подозревала, что окажется чересчур амбициозной, станет мыслить слишком широко.
Над ней посмеялись бы, расскажи она, что у нее стойкое ощущение — полиции придется иметь дело с серийным убийцей.
За неделю Марго просмотрела запись, на которой Мария Карлссон надевает колготки, больше двухсот раз. Все указывало на то, что женщину убили сразу после появления клипа на Ютубе.
Марго пыталась осмыслить клип, но не видела в нем ничего особенного. Фетишизация колготок — не такое уж редкое дело, да и ничто в самом убийстве не указывает на склонность преступника к фетишам.
Запись эта была просто коротким эпизодом из будней обычной женщины. Одинокая, с хорошей работой, собирается на вечерние курсы по рисованию комиксов.
Почему убийца оказался у нее в саду, случайное это преступление или тщательно продуманное — не поддавалось объяснению. Преступник снимал жертву за минуту до убийства, и тому должна была найтись причина.
Он отправил ссылку на клип в полицию — значит, хочет что-то продемонстрировать.
Хочет указать на какую-то черту в этой женщине или в определенном типе женщин. Может, эта деталь имеет отношение к женщинам вообще, а может — к обществу в целом.
Но Марго не видела ничего примечательного ни во внешности, ни в поведении жертвы. Женщина просто сосредоточилась на том, чтобы колготки сели как надо, она морщила лоб и вытягивала губы трубочкой.
Марго дважды посетила таунхауз на Бредабликсвэген, но первым делом изучила видеодокументы криминалистов с нетронутого места преступления.
По сравнению с полицейскими съемками запись, сделанная преступником, казалась почти смехотворной. Настойчивость, с какой техники демонстрировали следы зверского преступления, была бестактной. Жертву, сидевшую с широко разведенными ногами в луже темной крови на кухонном полу, снимали под разными углами. Разрезанный лифчик был сдвинут, и белая грудь тяжело опускалась на складки живота. От лица почти ничего не осталось — только широко раскрытый рот и какая-то красная слякоть.
Марго как бы ненароком задержалась возле вазы с фруктами, стоявшей на столике возле кресел, взглянула на дежурного — тот говорил по телефону — и повернулась к нему спиной. Несколько секунд она наблюдала за отражением дежурного в стеклянной стене большого светлого зала, после чего затолкала в сумку шесть яблок из вазы.
Конечно, шесть — многовато, но Марго не могла остановиться, пока не взяла из вазы все яблоки. Может, Йенни вечером испечет яблочный пирог, с карамельной корочкой из масла, корицы и сахара.
Ее мысли прервал телефонный звонок. Марго взглянула на экран и увидела изображение Адама Юссефа — члена следственной группы.
— Ты еще в управлении? — спросил Адам. — Скажи, что ты еще не ушла, потому что у нас…
— Я уже в машине, еду по Кларастрандследен, — солгала Марго. — Что там у тебя?
— Пришел еще один клип.
В животе заурчало, и Марго положила на него руку.
— Еще один клип, — повторила она.
— Ты приедешь?
— Разворачиваюсь, — сказала Марго и пошла назад. — Проследи, чтобы мы получили копию ролика.
Марго могла бы пересечь вестибюль и уехать домой, переложив все на Адама. Всего один звонок — и ей предоставили бы оплачиваемый отпуск по уходу за ребенком. Вероятно, именно так она и поступила бы, знай, насколько диким окажется ее первое расследование.