— Не знаю, помнишь ли ты меня, — сказал Эрик. — Я имел отношение к суду девять лет назад — входил в группу, которая проводила судебно-психиатрическую экспертизу.
— И какое заключение ты выдал? — хмуро спросил Роки.
— Необходимость неврологического и психиатрического лечения, — спокойно ответил Эрик.
Роки щелчком отправил непотушенную сигарету в Эрика. Окурок угодил тому в грудь и упал на землю. Рядом рассыпались искры.
— Ступай с миром, — невозмутимо предложил Роки и надул губы.
Эрик затоптал окурок и заметил, как по лужайке приближаются двое охранников с сигнализаторами нападения.
— Что здесь происходит? — спросил один.
— Просто недоразумение, — успокоил его Эрик.
Охранники еще постояли, однако Эрик и Роки молчали. Наконец охранники вернулись к своему кофе.
— Ты им наврал, — заметил Роки.
— Иногда мне случается врать, — ответил Эрик.
На лице Роки не дрогнул ни единый мускул, но во взгляде мелькнул проблеск интереса.
— Тебя лечат? Неврология, психиатрия? — спросил Эрик. — У тебя есть право на медицинскую помощь. Я врач. Если хочешь, я посмотрю твою историю болезни и план реабилитации.
Роки медленно покачал головой.
— Ты здесь уже давно — и ни разу не подавал заявления, чтобы тебя отпустили на побывку.
— А зачем?
— Ты не хочешь выйти отсюда?
— Я отбываю свое наказание, — сумрачно пояснил Роки.
— Тогда тебе трудно было вспомнить произошедшее. Сейчас тоже трудно? — спросил Эрик.
— Да.
— Но я помню наши беседы. Иногда ты как будто считал себя невиновным в убийстве.
— Ясно… Я облепил себя большим количеством лжи, чтобы избежать наказания, ложь осадила меня, как пчелиный рой, и я стал отшвыривать ее от себя и бросать на другого человека.
— На кого?
— Какая разница… Я был виновен, но позволил лжи одолеть меня.
Эрик нагнулся, положил сигареты к ногам Роки и сделал шаг назад.
— Не хочешь ли рассказать о человеке, на которого ты стряхивал своих пчел? — спросил он.
— Я его не помню. Но знаю, что считал его проповедником, грязным проповедником…
Священник замолчал и снова отвернулся к ограде. Эрик встал рядом с ним, бросил взгляд на лес.
— Как его звали?
— Я уже не помню имен, не помню лиц, засыпанных пеплом…
— Ты назвал его проповедником. Он был твоим коллегой?
Пальцы Роки судорожно вцепились в решетку, он прерывисто задышал.
— Я помню только, что испугался. Наверное, поэтому и пытался переложить на него вину.
— Ты испугался его? — спросил Эрик. — Что он сделал? Почему ты…
— Роки, Роки! — позвал пациент, подошедший сзади. — Посмотри, что я тебе принес.
Они обернулись и увидели тщедушного человечка, который протягивал Роки завернутую в салфетку ватрушку с вареньем.
— Ешь сам, — отозвался Роки.
— Не хочу, — истово ответил сокамерник. — Я грешник, я проклят Господом и ангелами Его, и…
— Заткнись! — рявкнул Роки.
— За что? Почему ты…
Схватив человечка за подбородок, Роки посмотрел ему в глаза и плюнул в лицо. Когда Роки выпустил его, человечек потерял равновесие, и ватрушка полетела на землю.
На лужайке снова появились охранники.
— А если бы кто-то свидетельствовал о твоей невиновности, дал тебе алиби? — быстро спросил Эрик.
Зеленые глаза Роки смотрели на него в упор.
— Тогда этот человек солгал бы.
— Ты уверен? Ты ведь ничего не помнишь…
— Я не помню ни про какое алиби, потому что его не существовало, — оборвал Роки.
— Но ты помнишь про своего коллегу. Что, если это он убил Ребекку?
— Я убил Ребекку Ханссон, — сказал Роки.
— Ты помнишь это?
— Да.
— Ты знаешь женщину по имени Оливия?
Роки помотал головой, перевел взгляд на приближающихся охранников и задрал голову.
— Или, может, знал до того, как попал сюда?
— Нет.
Охранники швырнули Роки на решетку, ударили по коленному сгибу, прижали к земле и защелкнули на нем наручники.
— Осторожнее! — крикнул пациент, пытавшийся угостить Роки.
Более крупный охранник надавил коленом Роки на спину, второй прижал дубинку к его шее.
— Осторожнее, — заплакал пациент.
Следуя за охранником к выходу из отделения, Эрик улыбался. Не было никакого алиби, Роки убил Ребекку Ханссон, и нет никакой связи между убийствами.
На парковке он постоял немного, вдохнул полной грудью, перевел взгляд от деревьев парка к самому светлому небу. Легкость освобождения разлилась по телу, старое бремя свалилось с плеч.