— Скажи, Платон, как же над морем ориентироваться? Ведь глазу не за что зацепиться…
— Тут есть свои навигационные секреты…
— Расскажи, — загорелся Лев.
Он слушал внимательно, все мотал на ус, мысленно переносил себя в Испанию, на Средиземное море, прикидывал, как будет выходить из положения, если откажет компас или случится что-либо еще непредвиденное.
Шестаков уже жил в том неизвестном, загадочном, ожидающем его «за морями — за горами».
Платон почувствовал это и еще раз подивился его натуре, складу характера. Но еще больше поразила Смолякова необычная способность этого донецкого рабочего парня знакомиться, сближаться с людьми. Буквально через день-два он со многими уже был на «ты», называл каждого по имени, вокруг него всегда собиралась шумная компания. Трудно сказать, что было тому причиной — то ли не сходившая с лица Шестакова обаятельная улыбка, то ли неуемная кипучая деятельность его. Скорее всего, и то и другое. Даже старший группы Александр Гусев — сдержанный, по-командирски строгий — и тот при виде Шестакова широко улыбался. Попробуй тут остаться равнодушным, если, выйдя на палубу, видишь, как вокруг жизнерадостного Шестакова собирается народ посмотреть на его остроумные мимические сценки. А уж начнет разные истории рассказывать — смеются до слез. Многие были убеждены, что Лев когда-то был по меньшей мере артистом эстрады. Особенно покорил он всех импровизированными концертами, играя на гитаре. Словом, для дальнейшей дороги такой человек был просто незаменим.
Среднего роста, статный, подтянутый, с красиво посаженной головой; темновато-русые волосы всегда аккуратно причесаны на пробор. Он всем нравился с первой встречи, и за семь дней плавания Лева стал кумиром, душой всего коллектива. Нужен был, ох, как нужен был на борту такой человек! Ведь тоска неуемная по покинутым краям, семьям, друзьям точила всем сердце. Невозможно было оставлять людей один на один со своими грустными мыслями. Выделенные парторги, комсорги групп делали свое нужное дело. Но ведь и они — живые люди: от тоски по дому не отмахнешься. Навязчива. И вот сам собой обнаруживается чудесный парень, полный задора, энергии, бодрости и веселья, которых хватит на всех сразу. И настроение у людей поднимается, и дышится легче.
Мерно бьется о борт тяжелая холодная балтийская волна. Опершись о поручни, Шестаков смотрит в бескрайнюю морскую даль. Что их ждет впереди? Какие испытания уготовила им судьба? На эти вопросы ответит сама жизнь. Перед отплытием Лев успел бросить в почтовый ящик короткие письма отцу и матери, Олимпиаде, другу Тимохе. В них сообщил, что отправляется на неизвестное время в командировку, просил не беспокоиться, при случае напишет…
Конечно, будут волноваться и отец, Лев Ильич, участник японской войны, железнодорожник, и мать, Мария Ивановна, родившая пятерых сыновей и двух дочерей, выжили из которых в то тяжелое голодное время только он, Левушка, да старший брат Василий, учившийся в Днепропетровском институте инженеров дорожного транспорта.
Два сокола остались у матери-труженицы, коммунистки с 1928 года. И гордилась она ими, и душой болела за них. Очень хотелось ей, чтобы их судьба сложилась удачно, чтобы людьми они стали. Оба сына подавали большие надежды, особенно Левушка. Разбитной, бедовый, он все схватывал буквально на лету. Учительница Галина Иосифовна Шевченя нахвалиться не могла: на уроках внимательный, тетради всегда в полном порядке, помогает отстающим, не дает в обиду младших.
У мальчишки была увлекающаяся натура. Сначала он научился рисовать, потом играть на разных инструментах, затем смастерил сам радиоприемник. Отец и мать смотрели на все это и гадали, кем же станет их младший сын, какую жизненную дорогу выберет?
О том, что Лев мог часами следить за полетами У-2 Донецкого аэроклуба, он никому не говорил. Слишком недоступным казалось ему летное дело. Пилоты представлялись ему людьми исключительными и почему-то выросшими где-то в других краях, а не здесь, на пропитавшейся насквозь угольной пылью донецкой земле.
Но Лева сумел сделать решительный шаг к своей мечте. И хоть отец, мать, друзья по институту не совсем одобряли столь крутой поворот в его жизни, но душой чувствовали: небо — его призвание. И не отговаривали, не навязывали своего мнения. И теперь, мысленно расставаясь со взрастившей его родной землей, он прощался и со своим детством, своей юностью. Начиналась совершенно новая жизнь — жизнь воздушного бойца.