Жена потянулась через мужа, чтобы собрать миски, и скрыла его от Ксенофонта. До слуха донеслось скрытное шипение слов, которыми обменялись супруги; пришлось сделать вид, что он не слышит. Кое-что здесь было не для детских ушей, как и не для ревнителей общественных нравов. Не все в Афинах могли оценить тягу Сократа к спорам и сомнению во всем, даже в перспективе собственной гибели. Мысль была странной, но заняться ею Ксенофонт не успел: ему оказалась поднесена очередная чаша с вином, а на столе появилась доска с сырами, нарезанным хлебом и виноградной гроздью. Мальчики попросились выйти из-за стола и умчались, как только им разрешили.
– Сократ – ты был наставником Крития, который примкнул к Тридцати и правил в Афинах, пока за ним не пришла толпа. Как так получается, что меня преследуют по улицам и угрожают за некогда содеянное, но никто совсем не трогает тебя?
– Меня слишком любят, – ответил Сократ. Его жена в очередной раз фыркнула, вытирая миски, а он поглядел на нее с ласково-вопросительной улыбкой. – На самом деле они чувствуют мою к ним любовь. Они не видят, чтобы я ставил себя выше обычных людей. Это было бы просто безумием! Я житель Афин. Я эллин, каменщик, солдат и любитель ставить вопросы. Я хожу среди них босой, и они видят, как вокруг собираются юноши, чтобы меня послушать. Во мне нет для них угрозы.
– Тебя называют мудрейшим человеком в Афинах, – заметил Ксенофонт сухо.
– Что я сделал такого, что имело б цену хотя бы чаши доброго вина? Когда я тесал камень, на свет появлялось что-то новое. Когда я с товарищами стоял в фаланге, превозмогая кровь и боль, меня страшились враги отечества. Ну а нынче я разглагольствую на рыночной площади.
– Алкивиад сказал, что благодаря тебе он постиг всю рабскую тщету своей жизни, – тихо сказал Ксенофонт. – Хотя есть такие, кому подобные прозрения не по вкусу.
– Он великий человек. Я рад, что спас ему жизнь, даже если бы он более не ходил в военные походы. Что же до остального, то вот я прожил на свете почти семьдесят лет. По рынкам я расхаживаю с пастушьим посохом и в залатанном хитоне. Никто меня не страшится. Но ты, Ксенофонт. Когда ты в духе своего отца возводишь бровь, то те, кто ставит себя выше других, вероятно, полагают, что ты не заслуживаешь их благосклонности.
Какое-то время Ксенофонт молчал, тиская под столом свои пальцы. Как-то незаметно в ход пошла уже вторая амфора вина. В конце концов молодой человек кивнул.
– Я обдумаю сказанное тобой. Пойду, наверное, на рыночную площадь, где сидят вербовщики. И пускай мой путь определят боги.
– Ты прекрасен, достойный сын Афин, – одобрил его замысел Сократ. – Будь я столь же юным, вновь проживающим свои года, я бы отправился с тобой. – Он оглянулся туда, где чутко замерла Ксантиппа. – Но юность моя прошла, я теперь при жене и детях, так что мое время теперь не совсем мое. А потому желаю тебе удачи.
Они еще раз обнялись, и Ксенофонт на не вполне твердых ногах вышел за дверь, глядя перед собой затуманенным взором. Возвратясь к столу, под перевернутой чашкой Сократ обнаружил мешочек с серебряными монетами. Какое-то время он в задумчивости бряцал им на ладони, а затем пожал плечами и послал жену за добавкой вина отметить нежданный прибыток.
6
Город Сарды лежал на западной оконечности державы, к югу от Византия. В Сардах люди считали, что далекие Сузы и есть персидская столица. Город Персеполь, для строительства которого была срезана террасами гора, здесь не воспринимался даже как миф.
По рынкам Сард разгуливали богатые греки со своими охранниками, отбирая товары и специи для своих рынков или же для собственного удовольствия. В городе по непомерным ценам шли белокурые рабы из Галлии и шелка из Китая, хотя истинное богатство было не для пошлого взгляда торгашей. Высокие стены скрывали владения вельмож и сатрапов, чтобы никто из проходящих не знал, что их сады по ту сторону столь же огромны, как и на западе державы.
В центре города в полной готовности содержался царский дворец с прилегающими угодьями, хотя никто из высочайшего семейства не показывался здесь уже с десяток лет. Но армия слуг и рабов все так же исправно подметала, красила и обихаживала его покои и живые изгороди. При этом прислуга держалась на почтительном расстоянии от царевича и его троих спутников, которые вроде бы прогуливались по безлюдным садам. Как и многое другое, уединение здесь было не более чем видимостью.
На Кире в жару были легкие одежды, а у бедра висел изогнутый клинок с рукояткой, уснащенной рубинами. Левую руку царевича украшал золотой перстень – единственный знак богатства и власти. Рядом с Киром шагал Клеарх в красном плаще, морщинящемся под ветерком; спартанец шел босиком и слушал.