Отобедав, Андрон раздобрился и бранить Никитку не стал, хотя и хотелось:
- Говорено тебе было – ласковый теленок двух маток сосет, а неласковому пастух рога обломает. Велено было – не хлестаться с боярскими детьми, не закусываться, не говорить поперек! Это сейчас вы вьюноши, пороть – не перепороть, а вскорости мужами станете. И за Плещеевым твоим, и за Милославским родня горой, вознегодуют на тебя – с землей смешают. Что молчишь, братучадо?
- Я их и так обхожу десятой дорогой, слова поперек не молвлю. А им неймется. Лаской пробовал, помогал, кречета, вишь, спас Плещееву, и его спину спас – побил бы Салтан ястреба царевичева, быть бы Ваське под батогами. А он и слова доброго не сказал – смотрит волком.
- Завидует он тебе, братучадо. Царь-батюшка тебя отметил, царевич-наследник одарил, старший сокольник благоволит – цидульку прислал, выхвалял как девку на выданье. Не зря я тебя, Никитка, пригрел – в большие люди выбьешься, коли характер свой строптивый уймешь, клеваться перестанешь. Глядишь – начальным сокольничим тебя назначат, думным дьяком в приказе, а то и стольником государевым. Вотчину получишь, славу обретешь, наследнику добрые земли передашь, а не Дроздовку с десятью мужиками. Дочку б за тебя сосватал... жаль, венчать вас не станут. Марьюшка, поди-тко сюда. Ты, братучадо, не смотри, что ряба – дородна, добронравна, хозяйство вести обучена и плодовита будет как матушка ее.
Под взглядом Никитки Марьюшка раскраснелась как маков цвет и выскочила из горницы.
- Что, хороша девка? По осени свадебку ей сыграю. И для тебя, вьюнош, невесту присмотрим, как чин получишь. Ты трудись, служи истово, а я ужо голубицу тебе найду, хорошего рода и с богатым приданым. Чай не чужой мне, братучадо, как о сыне о тебе позабочусь. Благодари, давай!
- Спасибо за науку, дядя Андрон! И спасибо, что не оставил меня, сироту.
Разомлевший от сытости Андрон задремал прямо за столом, положив голову на руки. Супружница его кликнула дворню – тихонько убрать со стола да подстелить хозяину подушечку для мягкости. Доброе дело семья, кто бы спорил… Хомут тоже дело доброе – надел и пашешь себе и лошаденке шею не калечишь. А счастье где? Оженившись, оседаешь вниз корнем, сам себе крылья связываешь и ради чего – добро копить, аксамиты да бархаты, кубки серебряные да блюда золотые? Ради барахлишка выслуживаться, унижаться, бакшиш давать, подлости совершать?
На Москве все так устроено. А в сибирских землях обретаешься как птица Божия. Нет там над тобой ни боярина, ни тиуна, ни царского указа – знай, живи по совести, да другим жить давай. И дело свое без обмана делай. А вокруг простор да свобода, тайга бескрайняя, реки могучие, от птиц весной небо чернеет, ни родами не считаются, ни богатствами. Сидишь себе на берегу, костер жжешь, с кречетом пересвистываешься… От бабы же одни помехи, слезы, визг и трескучая болтовня. Нету таких, как матушка, что любовью словно скатеркой дорогу мужу стелила. Она на батюшку не могла наглядеться, и батюшка к ней всем сердцем тянулся – гостинцы привозил, песни с нею певал на два голоса, косы ей, бывало, расчесывал. Эхх…
Дожидаться, когда дядюшка проснется, Никитка не стал – пора и честь знать. Раскланялся с тетушкой Авдотьей, принял у зардевшейся Марьюшки узелок с пирожками на дорожку, да и пошел себе. Время есть – отчего бы по городу не потолкаться, людей не послушать?
Столица царства российского жадно спешила жить. Чума ушла, налоги облегчили, бунт кипел далеко на Волге – а ну и не дойдет до Москвы? Значит самое время строиться, кто во что горазд. Служилый люд, посадские мастеровые да ремесленники покупали готовые срубы на Лубяном рынке и в считанные недели обзаводились хозяйством, лепоты ради украшая избы деревянным кружевом. Боярские дети, лавочники, оседлые немцы да купцы позажиточнее брали государев кирпич и строили основательные дома, крытые черепицей. А боярам сам Бог велел возводить палаты, да пречудесные – с резными крылечками, крышами-луковками, цветными стеклами, пестрыми изразцами. Глянешь на хоромину, на стрельцов с бердышами у ворот, подумаешь, не иначе царь-царевич в теремочке живет… Ан нет, боярин Шереметев, али Долгорукий, али князь Кудаш, татар-мурза басурманский.