Никитка поморгал, протер глаза, перекрестился, прошептал «Отче наш», снова зажмурился. Скрежетнули железные ставни, стукнул засов, пение стихло и свет пропал – только наличники у окна чуть заметно золотились, будто присыпанные одуванчиковой пыльцой. Бес попутал, видать помстилось, или приснилось… разве только царевичу в ночь перед свадьбой снятся столь чудные сны.
Честный пирок
Когда сокольники вернулись в усадьбу, солнце уже показалось на небосклоне. Челядинцы, зевая, тянулись с заутрени, собирались к дневным трудам, трубы в поварне дымили вовсю, вкусно пахло печеным – не иначе хлеба достают. У Никитки в животе заурчало – бессонная ночь вызвала голод. Но не к спеху – сперва отвести коня в стойло, проведать Сирина, плеснуть в лицо прохладной воды Серебрянки, поглядеть на неспешную реку…
Там-то и прятался Сенька. Парнишка съежился у корней разросшейся ивы и поскуливал, как побитый щенок. Выпороли? Подрался? Обидел кто? Ну, тише, тише, ты ж не девчонка – реветь! Присев на корточки, Никитка осторожно тронул приятеля за плечо, приобнял, подождал, пока всхлипы утихнут. Жаркий какой, наревелся, бедняга! Вот и все, умывайся и давай рассказывай.
Раскрасневшийся Сенька утер лицо рукавом: - С батюшкой крепко повздорили, понимаешь… Не должен он так поступать, зазорно, совестно… а все едино по его будет.
- Попало тебе, брат Сенька? Ничего, до свадьбы заживет, – посочувствовал Никитка.
Парнишка невольно поморщился: - Хуже. Монастырем грозили за непокорность.
- Эк ты отличился, видать сильно разгневал батюшку. Негоже – родителей почитать следует. Был бы мой жив – хоть бы и порол, да любил! А так – ни отца, ни матери…
- И у меня матушка умерла, - всхлипнул Сенька. – Тоска без нее черная.
У Никитки защипало в носу, он утерся рукавом и отвернулся к реке. Так и сидели молча, разделяли печаль, глядели как рыба играет, круги по воде пускает, хвостами плещет. Что тут поделаешь – без мамки всяк сирота. Понятно теперь, почему Сенька бледный и одет как с чужого плеча – кто же за ним присмотрит, кто обиходит?
- Хочешь, я тебе свисток вырежу? – предложил Никитка. – Или рожок охотничий раздобуду или ножик засапожный с костяной ручкой, как у помытчиков?
Сенька помотал головой: - Расскажи мне лучше, как птицы летают, как у них крылья устроены, кости в них сложены, перья крепятся. Почему сокол высоко летит, орел парит, ласточка воздух стрижет, а курица по земле бегает. Помнишь, ты обещал?
- Уговор, брат! Все поведаю, что знаю, а что не знаю – так ты сам выпытаешь. Может и правда в монастырь лучше с таким-то умищем? Книги мудрые писать станешь, в келье засядешь, бороду до колен отрастишь, мыши в ней заведутся хвостатые, вот такущие, разбегутся по древу, потащат назад словеса древние…
Вместо ответа Сенька метко запулил приятелю в лоб каштаном. Никитка, недолго думая, прыгнул к реке и обрызгал нахального парнишку. Дело запахло потасовкой, но Сенька драться не стал – вгляделся внимательно в зеленый кафтан товарища и двумя пальчиками снял что-то с плеча: - Смотрю, у Соколиной башни караул нес?
- Кто поведал? – удивился Никитка. – Да, всех добрых сокольников туда в дозор ставят.
Сенька разжал щепоть и сдул в реку золотую пушинку: - Догада я. А ты наперед молчи, коли спрашивать будут. Прости, бежать мне пора! Свидимся.
Был - и нету, только шапка мелькнула, да сапожки по траве протопотали. До чего же смекалистый оголец! Впрочем, на царевой службе по иному-то и нельзя – простецов да тихонь тотчас сживают со свету.
День до вечера тянулся нехлопотно. Послушный Сирин охотно летал на вабило, хорошо ел и откликался на зов. Глаза кречета ясно блестели, перья лежали серебристой броней – хоть царю на рукавицу сажай красавца. Заполдень Васяте привезли весточку и гостинцы из дома, он на радостях угостил всех сокольников лакомыми греческими рожками и Никитку в кои-то веки не обделил. А ну и выйдет замириться? Делить-то им и вправду нечего.
Даже подремать в сене получилось подальше от Терентия Федоровича. Горлиц, что намедни прислали данью из Покрова, не заперли на голубятне – или кто по недомыслию дверцу не затворил. И они разлетелись, оставив ловчих птиц без еды. Пришлось Тулубьеву слать в Коломенское за голубями и претерпевать упреки царева путного ключника. Оттого суров нынче был старший сокольник и зело грозен.
В лихорадочном быстром сне привиделась снова дивная птица – кружила над кремлевскими башнями, сияла пуще солнца. И, налетавшись вволю, села словно сокол на рукавицу, свесила до земли длиннющий хвост. Чудо – перья горят огнем, а не обжигают… Что же это за невидаль, отчего ее берегут пуще глаза, прячут пуще государевой невесты? В сказках, что зимними вечерами бормотала у лучины нянюшка Аграфена, порой пролетал дивный Алконост с золотыми перьями. Так ведь сказки они и есть сказки…