Никитка промычал что-то невразумительное. Махнув рукой на юнца, Тулубьев оглушительно чихнул, да отправился восвояси. Помытчица взъерошила Никитке волосы и, не оборачиваясь, исчезла в сумрачном коридоре следом за сокольничим.
Что такое злая жена? Сеть расставленная, прельщающая людей сладострастием: со светлым лицом и большими глазами подмигивающая, улыбками ослабляющаяся, устами поющая, словами чарующая, одеждами завлекающая, ногами играющая, делами убивающая… Батюшка читал эту книгу вслух, а матушка, порой бранилась, а порой и смеялась… Меня поцеловала! Меня!
- Слышь, Никитка-неумытка, дело есть! – лица Яшки было не различить в сумерках, но глумливая ухмылка читалась в голосе. – Мы до Собакиной мельницы собрались, до утра гулеванить будем. Там грят и скоморохи есть с гудками да жалейками и хлебное вино и веселие всякое. Я б такого тепу не звал, да Васята велел. Пойдешь с нами, али за мамкину титьку до сих пор держишься?
Будь у Никитки хоть толика разума, он макнул бы в ведро с ледяной водой горячую голову, смыл улыбку до ушей, да и отправился почивать помолясь…
- Пойду!
Через Воротную башню честную компанию бы не выпустили, но за малую мзду караульщик разрешил парням тишком перебраться через плотину – даже ноги не замочили. Анница осталась в тереме и Прокоп отправился на боковую, и помытчики кто постарше разбрелись по клетям и лавкам. А молодым сам Бог велел искать веселья. Свежий воздух ненадолго смирил азарт, но вскоре языки развязались поведать о славных подвигах. Одному басурманская баба досталась, китовым салом обмазанная – есть у лопарей такой обычай, свою жену гостю под бок класть. Другой у татар в плену побывал да спасла его красавица дочь хана – ох, и горяча была девка! От третьего, мол, понесла молодая вдова знатного рода, влюблена была как кошка, родня ее от греха подальше в монастырь сослала… Как же! Никитка знал, что Милославскому и от стряпух с портомоями любви не перепадало. И на Масленицу брехун сей не ходил на лед Москвы-реки стенка на стенку биться с кожемяками да кузнецами. Плещеев тот расхрабрился, сходил, вернулся – нос на сторону, Терентий Федорович потом вправил.
Две версты – путь недальний, а за болтовней и вовсе пролетел незаметно. Парни торопились, подшучивали, подначивали друг друга. И Никитка тоже поддался всеобщему веселью – шагал вприпрыжку, насвистывал, мало что не приплясывал. Бывать в кружале ему еще ни разу не доводилось и скоморохов он последний раз видал мальцом еще под Рождество в деревне. Вдруг там весело – хороводят медведь с козой, мужики поют хором да с присвистами «Синтетюриха телегу продала», а девки пляшут под развеселый гудок?
Подле Собакиной мельницы и вправду шумел народ. Кружало поставили на отшибе поодаль от сельца, так чтоб со старой Владимирской дороги виднелся фонарь над воротами. Вроде и близко, а не вдруг отыщешь и с нахрапу не сунешься. Здоровенный мужик в бараньем тулупе вполглаза дремал у входа, приклонив голову на кулак. Завидев гостей, он неспешно поднялся во весь великанский рост:
- Хто такие будете, таратуи? Воровать да разбойничать явились?
- Свои мы, Пупыня, свои, - бормотнул Плещеев. – На грош да не ярись.
Монетка усмирила сторожа, он распахнул ворота. Тяжелый запах шибанул в нос – нечистоты, кислятина, прелые овчины. Кто-то тошнился в углу двора, кто-то бесцеремонно поливал столб и даже не отворачивался, под ногами крутилась визгливая собачонка. Из дверей кружала раздавалось нестройное пение – слов было не разобрать.
Просторная изба в шесть окон оказалась полна народу. Светили масляные фонари у стойки, мужики сидели вокруг грязных столов, гомонили наперебой. Пара скоморохов и вправду наигрывала плясовую, и пьяненький старикашка в обнимку с простоволосой бабой топотали по полу лаптями, но на праздник это не походило. Лишь в углу, где зеваки развлекались тараканьими гонками, царило оживление – ставкой в игре был штоф для победителя и усатых бегунов поощряли забористой бранью. Да неугомонные чижи в клетках насвистывали что-то задорное, потешая гостей.
Гордый Васята бросил на стойку два серебряных гривенника – крепкого нам, да смотри, дядя, разбавлять не думай! Степенный сивобородый трактирщик чуть поморщился, но наполнил кружки, выставил по обычаю миски с солеными огурцами и ломтями вареной печенки. Парни быстро размякли, и снова началось хвастовство кто во что горазд – кто кого добыл, кого ласкал, кого надул и не пойман остался.