Птицы радостно приняли сокольника, наперебой хвастаясь заковыристыми коленцами. Учили их явно долго и по уму, а затем ученики нахватались финтов друг у друга. И заливались кто во что горазд, распускали крылышки, раскрывали острые клювы. В посвисте одного чижа четко слышалась залихватская «барыня», два других наперебой выщелкивали «Синтетюриху», а молодой желтогрудый пыжился: чирик! Чирик! Обман! Обман! Караул!
Серьезно?
Воровато оглянувшись, Никитка открыл клетку. Чиж тотчас прыгнул на ладонь, уцепился за палец острыми коготками. И продолжил: беда! Караул! Беда! Жаль, что человеческой речи глупый птах вовсе не разумел, да и Никитка понимал разве что тревогу, переполнявшую горячее тельце. Кошку что ли увидел бедолага? Да нет, здоровенный серый мурлыка мирно дремал на окошке. В чем же дело?
Настырный чиж спорхнул с пальца и приземлился на стол, где Плещеев продолжал резаться в зернь. И дела там шли совсем по-другому – рядом с чернявым красовались внушительная кучка монет, а красный как рак Васята развязывал кушак, расшитый золотой нитью. Шапки на парне уже не было.
- Ставлю на кон! – рявкнул сокольник. – Играю на все!
- Ох и смел ты, сокольник, ох и ретив. Не боишься? – блудливо ухмыльнувшись, казак тряхнул стаканчик и резким жестом швырнул на стол кости. – Отвернулась, видать, от тебя удача.
На костях красовалось три единицы – азар. И дорогой кушак сменил владельца. Но Плещеев и не думал останавливаться.
- Давай в долг, - прохрипел он. – Верну вдвое!
- В долг не играю, - помотал головой чернявый. – И на крест не играю, сам добрый хрестьянин и ближнего в грех не введу. Деньги ищи, сокольник, у дружков своих одолжись, али ферязь заложи, али… Кречета для меня побожись украсть, царского, да смотри, чтоб ученого!
Гордое лицо боярского сына исказилось гримасой ярости. Что победит – честь или азарт. Крест нащупывает… Никитка, не задумываясь, бахнул на стол свою шапку.
- Пусти, Васята, дай за тебя стукану разок! Согласен? Добро!
Казак не успел спохватиться – шустрый сокольник цопнул стаканчик, потряс его – выпала тройка. Еще раз потряс наугад – восемнадцать. По две скругленные грани – чуточку глаже чем надо, и глуховатая тяжесть звука, отличная от цокающего стука косточек... От летящего в лицо тяжелого кулака Никитка успел уклониться чудом.
- Ратуйте, православные – зернь фальшивая, косточки свинцом налиты!
- Брешешь, паскудник! Напраслину возводишь! – верзила возвысил голос. – А вот я тебя ща одной рукой подыму, а второй-то как вошь прихлопну, прочим в науку. Зернь фальшивая, ишь удумал…
- А ну погодь, дядя. Наш послух – твой ответ, - встрял в разговор молодой помытчик (Никитка прежде не знал его, но запомнил ясный блеск серых холодных глаз). – Чем докажешь, что чист?
- Меня в кружале каждая собака знает, - набычился верзила. – Кто таков есть, когда с Дона вернулся, кого на нож подымал. Верно ли, голь кабацкая?
- Верно! Верно, батюшка! – загудели нестройные голоса.
- А ты, парень, чем докажешь свои слова? Почто винишь казака? – обратился к Никитке помытчик.
- Дайте мне кости – докажу!
…Нужен точный удар в выемку, чтобы форма раскололась. Свинец заливают в одну половинку кости, а затем скрепляют с другой рыбьим клеем. Тонкая штучка, ее показал раскисший от пьянства и сытной еды приблудный скоморох давным-давно, еще дома в Дроздовке.
Свирепо нахмуривший брови верзилы протянул стаканчик. Никитка хотел взять зернь, но пальцы соперника разжались и кости укатились под стол – поди их теперь найди в темноте. Трогать грязные липкие доски пола не хотелось, но выбора не было. Первая кость нашлась почти сразу, вторая застряла в щели и никак не получалось подцепить ее ногтем…
- Сарынь на кичку! Тримай папихачей царевых!
Голосина у казака оказался дьяконский, бьющий в уши. Кто-то толчком перевернул столешницу, в стену врезалась кружка, раздался разбойничий свист – и завязалась кабацкая драка, в которой лупят, не разбирая, своих и чужих. Ошалелый Никитка получил в челюсть, врезался кулаком в мягкое тело, укусил пальцы, норовившие разорвать ему рот. Вокруг толкались потные туши, орали, матерились взахлеб, утробно хрипели и взвизгивали, от смрада тошнота подступала к горлу. Единственным спасением казалось выбраться из толпы, и Никитка, работая локтями, стал пробираться к дверям. Он ощутил за пазухой теплый, когтистый, трепещущий комок – давешний чиж притаился, надеясь спастись на груди у человека.
У стойки что-то вспыхнуло и затрещало. Из темноты проступили перепачканные кровью лица, стиснутые кулаки, мечущиеся фигуры – в драке разбили фонарь и горящее масло потекло по столешнице, наполняя помещение дымом.