Почему Лысый так торопился все убрать? И если в Аудиториуме хотят скрыть подробности случившегося, то как они свяжут языки абитуриентам?
– Ой!
Я остановился и согнулся от резкой боли в голове. Словно в висок воткнули раскаленную спицу. Боль была такой силы, что я едва не упал.
– Юноша! – вскричала медичка. – Что с вами?
Я хватал воздух не в силах ей ответить. Голова горела так, что я не ощущал ничего, кроме этой адской боли. Сила внутри меня тревожно закипала, не зная, как реагировать.
Ко мне кто‑то подбежал – но я увидел лишь ноги в ботинках. Кто‑то схватил за плечи, удерживая от падения. Перед глазами все поплыло, серый асфальт и желтые листья превратились в грязные пятна…
Стало темно.
***
Мрак начал понемногу отступать. Откуда‑то с периферии сознания доносились голоса: несколько женских – взволнованных, один мужской – спокойный, низкий. Кто‑то торопливо куда‑то бежал: топот каблуков бил по ушам как набат.
Я осторожно открыл глаза и поморщился. Голова гудела. Дрожащий свет люминесцентных ламп на белом плохо прокрашенном потолке.
Осторожно, стараясь не делать резких движений, я повернул голову. Какое‑то подобие палаты. Слева, справа и впереди – белые шторки. Я лежал на кровати в собственной одежде – сняли только куртку и ботинки да закатали рукав левой руки, из вены торчала игла катетера. От катетера тянулась трубка капельницы – мешок уже наполовину опустел.
Справа за шторкой кто‑то тихо постанывал, и вокруг больного мелькала едва заметная тень медсестры. Слева – видимо в той стороне был то ли пост, то ли вход – переговаривались люди. Судя по площади потолка, помещение было немаленькое.
– Что с Денисовым? – прогудел низкий мужской голос.
– Еще не пришел в сознание, – ответила ему женщина. – Исчерпал резерв, множественные легкие физические повреждения. Перелом лучевой кости правой руки – уже сращиваем. Что с разумом, пока не ясно: менаталисты до его сиятельства еще не дошли.
– Ясно. Как прибудут, ставьте Денисова первым из студентов. Нам не нужны проблемы с его семьей.
Женщина тяжело вздохнула.
– Есть и более тяжелые…
– Но менее знатные. Вы же понимаете, Ольга Юрьевна… К слову, как Сперанские?
– Братьев сможем отпустить на домашнее лечение – успеем подлатать здесь. А девушку придется транспортировать в стационарный лазарет. Или подержать у нас пару дней.
– Братья в сознании? – уточнил мужчина.
– Да, оба. Готовы перевести в соседнее помещение.
– Хорошо. Пригласите к ним менталистов. Пусть начнут работу по подготовке… К выписке.
Значит, я был прав. Они будут обрабатывать абитуриентов ментально, чтобы держали языки за зубами? Интересно, как именно? Просто сотрут часть воспоминаний или поставят блок, чтобы об этом невозможно было рассказать?
Кто‑то приблизился к моему отсеку, и я уронил голову на подушку, закрыл глаза и притворился спящим. Лучше пока не высовываться.
Я услышал движение шторки на карнизе, кто‑то заглянул, помедлил несколько мгновений, а затем вышел.
Продолжая лежать с закрытыми глазами, я судорожно соображал, как выйти отсюда, сохранив память. Рано или поздно они поймут, что я очнулся. Или сами меня разбудят – в конце концов, я не особо‑то и пострадал. А вырубился наверняка просто от усталости. Да и резерв выскреб до дна.
Притвориться, что ничего не запомнил? Вряд ли поверят и полезут проверять. Поставить блок на память самому? Наверняка сломают. Менталисту уровня Радаманта это бы удалось, но мне – едва ли. Все же я сам до конца не понимал принципа того, что творил с мозгами той же Ирэн. Против обученного менталиста противопоставить нечего.
– Соколов еще не очнулся, – доложил тонкий женский голосок.
Мужчина зашелестел бумагой.
– Как проснется, немедленно доложите. О нем его превосходительство особенно интересовался.
– Что нам сказать родственникам?
– На территорию их все равно не пустят. И пусть этим вопросом занимается администрация, – проворчал мужчина. – Нам не до этого. Могу предложить сообщить, что некоторые абитуриенты пострадали в ходе прохождения испытания, и заботу об их состоянии на себя берет лазарет Аудиториума. К слову, мы не особенно и солжем.
– Хорошо. Передам.
– Спасибо, Юленька.
Снова застучали каблучки – шаги удалялись. Я аккуратно приоткрыл один глаз и попытался встать. Забыл о капельнице и чуть не вырвал иглу резким движением. В голове начинало понемногу проясняться.
Ботинки стояли под кроватью – уже хорошо. Но только вряд ли я смогу уйти незаметно. Перед выходом пост, и просто так меня не выпустят. Еще и паспорта не было – наверняка забрали, когда поместили в палату. Так что даже если уйду сейчас, вычислят и найдут быстро.
Значит, будем действовать в обход.
Отбросив мысли о самостоятельном побеге, я улегся на жесткую подушку и закрыл глаза, концентрируя остатки ментальной силы.
“Вальтер Макарович!” – воззвал я к Корфу. – “Это Михаил Соколов. Вы меня слышите?”
Ответа долго не было. Я тянулся снова и снова, пытаясь пробиться сквозь вечный магический шум Аудиториума. Лекари трудились над исцелением больных, менталисты чистили мозги абитуриентам, и от всех этих действий фонило так, что я с трудом мог удерживать канал связи.
“Михаил, слышу”, – отрывисто, словно с помехами, ответил Корф.
“Матильда рассказала вам об инциденте?”
“Да”.
“Слушайте меня внимательно. Я в лазарете на Полигоне. Администрация хочет скрыть информацию о случившемся. Всем будут чистить память. Я не смогу рассказать вам всего ментально – не сдюжу”.
“В двух словах?”
“Работа Радаманта. Я видел его на Полигоне. Говорил с ним. Он заставил людей драться друг с другом”, –мышцы лица начало сводить судорогой, а кожа головы стала неметь – признак того, что ментальное общение меня перегружало. Но, стиснув зубы, я продолжил. – “Все уже закончилось. Пострадавшие в лазарете, нас много. Я сделал вид, что еще не очнулся, но они до меня доберутся, и тогда…”
“Я понял”, – оборвал Пистолетыч.
“Что мне делать?”
“Играть в коматозника. Я попробую что‑нибудь придумать. Отбой”.
Я шумно выдохнул, когда канал связи разорвался. И тут же заткнул себе рот ладонью – еще не хватало так глупо себя обнаружить. Так, Миха, прикидываемся ветошью. Не палимся, не палимся. И подслушиваем.
Сколько я так пролежал, было непонятно. Часы, как выяснилось, у меня тоже отобрали. Не было ни окон, ни будильников на стене. Ничего. Словно я завис в медицинском чистилище. Лишь пару раз ко мне заходила медсестра проверить, очнулся ли я.
Мне казалось, что время текло невероятно медленно. Из развлечений – периодически менялись постояльцы в воседних палатах. Тех, кто пришел в чувство, после небольшого обследования переводили в другое помещение. Вероятно, прямиком к менталистам.
– Что с Соколовым? – снова вопрошал мужчина.
– Спит.
– Будите. Дома отоспится, мне нужны койка в этом зале.
Дерьмо! Ладно, будем импровизировать и тянуть время.
Шторка отодвинулась в сторону, и я, напустив сонный вид, повернулся к вошедшей медсестре. Молоденькая хорошенькая девушка в белом халате и старомодной шапочке с красным крестом. На рукаве – шеврон с гербом Аудиториума, а на груди – брошь с символом Асклепия.
– Очнулись, ваше сиятельство, – натянуто улыбнулась лекарка. – Славно. А то мы уже начали беспокоиться…
– Что в капельнице? – грубо прервал ее я, но тут же вспомнил о манерах. – Извините. Просто не ожидал.
– Неудивительно, – отозвалась девушка. – Пациенты часто пугаются. Вам капают физраствор с питательными веществами. Вы потеряли много сил и были обезвожены. Как сейчас себя чувствуете, ваше сиятельство?
Я пожал плечами.
– Голова болит. Ушибы болят. По ощущениям, словно вагон угля разгрузил в одиночку.
– Это совершенно нормально для вашего состояния. Более того, скажу, что вам очень повезло так легко отделаться, – улыбнулась медичка. – Позвольте вас осмотреть.