— Господи, что же это такое? — застонал он. — Это… это… Всю жизнь верой и правдой служил… И вдруг…
Сократ Иваныч послал свою визитную карточку и получил ее обратно.
— Никого не велено принимать, — докладывал лакей. — Они еще изволят почивать…
— Да ведь сейчас скоро два часа?
Сократ Иваныч написал письмо и не получил ответа.
Свидание состоялось только через несколько дней. Молодой владелец написал сам Сократу Иванычу, что ждет его вечером, в девять часов. Когда Сократ Иваныч приехал, то был неприятно изумлен, что у Павла Иннокентича сидит Мирович и что, следовательно, не может быть настоящего, серьезного разговора.
— Ах, очень рад, — говорил Павел Иннокентич, пожимая руку Сократа Иваныча. — Я хорошо помню вас… Прежде вы носили усы… да?
— Нет, не случалось, Павел Иннокентич.
— Ну, так баки или что-то в этом роде…
Павел Иннокентич имел наружность заграничного коммивояжера и по-русски говорил с сильным акцентом. Из наследственных признаков оставалась одна барская шепелявость, усиленная вставными зубами. Мирович смотрел на Сократа Иваныча со своей обычной улыбкой. Старик про себя обругал его прохвостом, который успел забежать вперед и предупредил его.
— Да, рад… — повторял Павел Иннокентич, решительно не зная, что ему говорить с главным уполномоченным отца. — Решительно, я помню вас… Тогда вы не выпускали изо рта сигары.
— Сроду не курил, Павел Иннокентия.
— Да? Значит, у вас такой вид, как будто вы постоянно курите сигары…
Разговор получался совсем шуточный, как обыкновенно говорил Мирович. Сократ Иваныч тоже не знал, что ему говорить. Выручил Мирович, который со свойственным ему нахальством проговорил:
— А мы только перед вами, Сократ Иваныч, вели беседу с Павлом Иннокентичем о нашем русском железном голоде…
— Именно… да! — подхватил, обрадовавшись, Павел Иннокентич. — Ведь вы, Сократ Иваныч, если можно так выразиться, были одним из авторов этого голода…
— Помилуйте, куда уж мне, — скромно отказался Сократ Иваныч, отмахиваясь рукой. — Поумнее нас найдутся в Санкт-Петербурге люди… Старался — это было, ничего не жалел.
— Знаю, знаю… — перебил его владелец. — В прошлом году, по вашему предписанию было составлено на моих заводах пять тысяч протоколов по части этих… этих… ну, как они по-русски называются?
— Покосы и лесные росчисти… — поправил Сократ Иваныч. — Собственно, нам они не нужны, но нужно было нарушить право давности владения заводских мастеровых… Нам от этих протоколов один убыток. Специального адвоката наняли… гербовых марок сколько истрачено…
— Одной бумаги истрачено сто стоп, — прибавил Мирович. — Это тоже чего-нибудь стоит… чернила… Адвокат свои сапоги износил.
Сократ Иваныч замолчал, огорченный до глубины души этим шутовством.
— Нет, поговорите серьезно, — начал Павел Иннокентич, чистя свои ногти щеточкой. — Да, серьезно… Я знаю положение наших заводских дел и… и не желаю себя обманывать. Наше положение вполне критическое, то есть уральских заводчиков, и мы стоим на краю обрыва. Не правда ли? Скажу больше: мы собственными руками создали себе конкурентов. Я знаю, Сократ Иваныч, что вы серьезно и плодотворно поработали в этом направлении… Нашу пошлину преспокойно кладут в карман южнорусские горнозаводчики, а потом они достигнут перепроизводства и будут играть на понижение железных цен. Кажется, я выражаюсь ясно? Нам с ними трудно будет конкурировать, вернее сказать — невозможно, потому что за них всесокрушающая сила европейского капитала. Не трудно предвидеть и близящийся результат, то есть полное обесценение наших уральских горных заводов…
— Нет, уж это вы позвольте… — вступился Сократ Иваныч, забываясь, что перебивает «самого».
— Позвольте досказать… — мягко остановил его Павел Иннокентич. — Для чего обманывать себя? Наступает эпоха железного голода самих заводчиков, то есть на Урале. Пока мы не создали себе счастливых конкурентов на юге, мы были в цене, как единственные производители железа, а теперь роль переменилась. Но это еще цветочки, а ягодки впереди, — нашим конкурентом явится вся Сибирь, которая до сих пор служила для нас рынком. Мы потеряли все до одного южные рынки, а сейчас теряем Сибирь…