- Светает, дорогой. Впереди у тебя великий день.
Он ответил на нежность жестокостью: так ущипнул за грудь, что женщина заплакала от боли.
- Да, Абисса, - сказал он, поднимаясь с постели. - Великий день. Мой и Сократа. Сократа и мой.
Абисса посмотрела ему в лицо. Как оно постарело за ночь. Или это глаза постарели? Почему? Ведь судить-то будут не его...
- Ванна готова?
- Конечно, господин, - сказала рабыня, провожая его в ванную. - Какую одежду приготовить тебе?
Мелет мысленно перебрал дары, полученные вчера в виде аванса от Анита. Крикнул, уже сидя в ванне:
- Терракотовый хитон, золотой браслет и... Какой бы взять плащ?
- Алый? - предположила Абисса.
- Нет! Скажут, - подражаю Алкивиаду.
- Может, новую зеленую хламиду, расшитую золотом?
- Вот то, что нужно! Буду во всем новом.
Он оделся после купания и сел завтракать. Абисса рассказала ему о волнении в городе. Но всеми помыслами своими Мелет был уже в ареопаге.
Доев, он повторил перед зеркалом свою обвинительную речь против Сократа, тщательно следя за точностью ораторских жестов и мимики.
Вдруг злобно рассмеялся: погоди, старый! Превращенный в свинью волшебницей Киркой, уж я нынче хорошенько тебе похрюкаю!
Орлы, гнездившиеся на гребнях Гиметта, поднялись в воздух и полетели на север. Они всегда просыпались немного раньше, чем Феб выводил из конюшни своих золотых коней.
На плоской крыше своего домика стоял пекарь Мерин, протирая глаза. Увидел - плывут в небе орлы в сторону Пентеликона.
- Светает, - сказал он, ни к кому не обращаясь, ибо эллины так любят говорить, что разговаривают даже сами с собой, если не находится собеседник.
Но из соседнего дворика на его слова отозвались:
- Н-да, пожалуй, скоро пора! - Это говорил сосед Мерина, Люстрат. Приготовь что-нибудь поесть, для меня тоже.
- Я возьму с собой лепешки. Они уже испеклись. В лавке сегодня останутся жена с сыном. А ты захвати вина. Денек будет адски жаркий...
- Не рад я, что вытянул жребий, - угрюмо заявил Люстрат.
- А я так прямо трясусь от нетерпения. Глаз ночью не сомкнул. - И Мерин снова потер утомленные глаза.
- Я тоже. - Люстрат стоял на крыше, расставив ноги; взмахнул руками. Какая ужасная ответственность! Я не знаю, что ему дать.
- Там увидим... - успокоил соседа Мерин.
Однако Люстрат не желал успокаиваться.
- Что ты там увидишь такого, чего бы не знал уже теперь? Запутанное дело! Не разберешься. Я своими ушами слышал, как он внушал тут одному, пускай, мол, больше полагается на собственный рассудок, чем на высказывания Аполлоновых оракулов. И нечего со всяким вопросом бегать в Дельфы, надо самому находить ответ. В том смысле вроде, так будто лучше получится. Н-да... Может, он и не точно так выразился, как я тебе передаю. Но мы, стоявшие вокруг, поняли его так, что человеческий разум выше божеского. Скверно, правда? И точно так же я своими ушами слышал, как он говорил о том, что нужнее всего для нас, афинян. Вот тут и выбирай, что важнее!
Мерин не разделял озабоченности соседа. Засмеялся:
- К чему раньше времени голову ломаешь? Там ведь будет Ксантиппа. Она все и решит. Представляю, что она будет вытворять! Вот когда пригодится Сократу ее красноречие! Увидишь - на колени бухнется, с плачем будет молить нас о милосердии, будет рвать свои роскошные волосы... Так разжалобит всех присяжных, так разделает на все корки - и тебя тоже! Вот мы и размякнем. Бедняки ведь! Сам посуди: у него мальчонка, да еще другая жена - неужто же мы проголосуем, чтоб из него еще штраф выжимали? Или отправим в изгнание? Он так любит свои Афины - станем ли мы... И думать нечего!
Люстрат покачал головой:
- Ну, не знаю, не знаю, скажу только, очень уж запутанное дело. Говори что хочешь, а у старика рыльце-то изрядно в пушку, это уж как есть. И не все на это так легко смотрят, как ты.
- Хочешь, поспорим - не будет ему ни штрафа, ни изгнания?
- Не хочу.
В сверкающей полосе над восточным горизонтом вынырнул золотой сегмент, всплывая все выше и выше.
Сократ приветственно поднял руки:
- Привет тебе, великое светило! Благословенно будь, что явилось!
Низко поклонившись солнцу, он повернулся. Медленно прошел по двору, от камня к камню. Проходя, прикасался к ним, гладил шероховатую поверхность. Куб гранита заиграл сверкающими крупинками, когда на него упали солнечные лучи.
А вот и Мом! Мой старый милый Мом, насмешник, мой дядюшка и учитель! Ты и сегодня усмехаешься мне, хотя знаешь, какой день меня ждет. Что ж, братец, ты остановился на полпути: не понял, что насмешка - меньше, чем смех...
Сократ повернулся к Артемиде и преклонил колени перед ее красотой. Моя любимая! Ты оберегала мое рождение, когда солнце было в зените своего пути. Ты приветствовала мой первый смех...
Он помолчал, затем, как всегда, поцеловал прекрасное колено.
Под Гиметтом уже замелькали рои золотистых пчел.
- Пора, - сказал Сократ, вставая из-за стола.
- Идем, - одновременно отозвались Ксантиппа и Мирто.
- Вы со мной не ходите.
Они не ответили; молча взяли в руки давно приготовленные кошелки.
Молча вышли во двор - прежде Сократа. Ксантиппа, обернувшись, тихо сказала Мирто:
- Лампрокл придет прямо туда с моим отцом.
- Прошу тебя, Ксантиппа! И тебя очень прошу, Мирто, не ходите со мной, останьтесь дома.
- Сократ, - перебила его Ксантиппа, - я взяла лепешки для тебя. Быть может, это затянется. - И она грустно улыбнулась.
- Я вернусь до захода солнца. Подумайте лучше о том, чтоб встретить меня добрым ужином.
- Ох, если б нам было дано встретить тебя добрым ужином! - вздохнула Ксантиппа.
- Чего ты боишься? - спросил Сократ.
- А этого мало, что тебя обвиняют в ниспровержении богов? Как ты из этого выпутаешься? Я-то ведь лучше всех знаю, что в богов ты не веришь. Подсмеиваешься над ними. С этой вот мраморной Артемидой забавляешься потому только, что она - женщина...
Он засмеялся.
- Ну, если б судьей была Ксантиппа - плохи были б мои дела, пришлось бы последовать за Анаксагором! Как я выпутаюсь, говоришь? Ты, моя милая, не можешь сказать обо мне ничего хорошего. Но не все я делал плохо! И Афины это знают. Сегодня ночью я слышал их.
Женщины не ответили. В это время в калитку постучали. За воротами стояли два скифа.