Выбрать главу

Пригоршни смешков со всех сторон. Но Сократ, ни на что не обращая внимания, невозмутимо говорит дальше:

- И через меня, сухого счетчика, Мелет укоряет богиню Афину - зачем она является в стольких обличьях, в стольких уделах...

Смех усилился. Мелет побагровел от злости. Крикнул:

- Как можешь ты шутить?!

- Клянусь псом, я не шучу! - возразил Сократ. - Я только наслаждаюсь богатством нашего богословия. Мои обвинители сказали, что я люблю Демокрита, самого веселого из философов. Люблю. Его труд "О добром расположении духа" мое любимое чтение. Когда на пиру человек потягивает с друзьями вино и развлекается, глядя на фокусника, ему не нужно напрягать волю, чтоб сохранить доброе расположение духа - оно держится само. Демокрит же советует - и я с ним согласен - сохранять доброе расположение духа даже в самые тяжкие часы жизни. Никто из вас, конечно, не собирается убеждать меня, будто я тут пью хиосское вино и радую свой взор ловкостью фокусников. Вы все, несомненно, согласны в том, что клепсидра отсчитывает довольно горькие капли моей жизни, и если есть здесь среди нас фокусники, то им, по всей вероятности, и в голову не приходит меня увеселять. Посему простите мне, что я не призываю на помощь богов, как то делал Мелет, не роняю крокодиловы слезы, как Ликон, и не прибегаю к начальственным окрикам, как Анит... В шум, поднявшийся после этих слов, он бросил:

- Однако не отклонились ли мы малость?..

Ощущение внутреннего жара у Сократа усиливалось; усиливалось и ощущение внешнего жара. Зной становился тяжким ему. Он глянул на солнце, поднимавшееся к зениту. Что это? Неужели и ты, милый брат, сегодня недобр ко мне? Сократ стер пот со лба. Мелочь. Простое движение руки. Но близких его, никогда не видевших у него такого жеста, он напугал.

- Знаю, я больше понравился бы обвинителям - и, быть может, тем из присяжных, которые, сидя здесь, вспоминают, как я когда-то наступил им на любимую мозоль, превратившуюся ныне, спустя годы, когда они увидели меня здесь в роли слабейшего, в болячку, сочащуюся сукровицей, - я больше понравился бы им, если б попричитал над собой. Если б привел жену, чтобы она плачем и мольбами смягчила вас, если б я тут, при стольких свидетелях, поклялся - хотя бы этим своим псом, - что не буду больше шататься по агоре, по гимнасиям, рынкам, не буду ни с кем больше беседовать. Милый мой Мелет и вы, Ликон и Анит, - этого от меня уже до вас требовали другие. Не сердитесь на меня за правду, но этими другими были Критий и Хармид - они даже, когда я не подчинился им, издали закон, запрещающий мне разговаривать с молодыми людьми и обучать их искусству риторики.

Сильное движение в рядах.

А Сократ неудержимо продолжает:

- Случайно ли такое совпадение между проклинаемыми убийцами афинян и вами тремя, или оно отражает некую более глубокую связь?..

- Протестую! - вскочил Анит, побагровев до синевы. - Такие нападки недопустимы! Требую, чтоб архонт...

- Требую, чтобы архонт не позволял Аниту говорить во время, отведенное для меня, - громко и твердо перебил его Сократ, затем повернулся к Аниту. В чем же тут нападки? В том ли, что я вспоминаю недавние события и по старой привычке рассуждаю вслух? Кого это задевает? И почему?

- Требую, чтоб архонт... - снова начал было Анит.

- Поздно спохватился, Анит, теперь пять сотен афинян слышат и еще услышат то, что тебе хотелось бы скрыть от них. Спроси самого себя, и Мелета, и Ликона - зачем были вы столь неосмотрительны и заставили меня говорить публично?

Анит бросился к столу судей, но архонт остановил его движением руки:

- Прости, Анит. Но по закону право говорить имеет теперь только обвиняемый.

Анит в ярости закусил губу. Он прав, этот демонический старик! Я сам вытащил его сюда! Я дурак! Но погоди - последнее слово за мной...

- Я должен вернуться к Мелету, - продолжал Сократ. - Он сказал, что видит меня как бы двухголовым и что одними устами я говорю - верю в богов, другими - не верю.

Пойдем по порядку. Да, я оставил резец скульптора, но я-то все-таки, пожалуй, лучше знаю, по какой причине. Еще молодым человеком был я одержим мыслью - формовать и лепить вместо недвижных тел души живых людей. Мне так хотелось, чтобы среди мраморной красоты Афин жили люди, такие же прекрасные, благородные и высокие духом. Как видно, опасная одержимость, правда? Какая ребячливость! Ведь если бы я столько же трудился над изваяниями, сколько давал себе труда с людьми, я мог бы стать преуспевающим скульптором, мог бы жить в покое, пользуясь уважением и авторитетом, и не мучил бы ни Ксантиппу мою, ни себя, ни вас, афиняне. Но жило во мне неотвязное чувство, жалило меня подобно скорпиону - чувство, что греки, у которых есть свои Фидий и Мирон, нуждаются и в своем Сократе...

- Отлично, Сократ! - взорвалось в публике.

- Видишь, Мелет, ты не понял, кто такой Сократ и почему сами Афины назначили ему иное поприще, чем поприще ваятеля. Мелки твои придирки, Мелет. Обвиняешь меня в том, что я возлагал на городские жертвенники только связки целебных трав из моего садика да отливал богам капли красного гудийского вина.

Сомневаюсь, позорно ли для меня то, что я ни на ком не наживаюсь, что я беден. Но именно моя бедность больше всего побуждает Анита и Ликона заниматься моей особой. Ибо они понимают: моя бедность, пускай безмолвная, говорит афинянам кое-что о Сократе - но еще и о тех, других; и пускай нет у моей бедности глаз - все же смотрит она на них отнюдь не сквозь пальцы.

Волнение пробежало по рядам присяжных. Одни ворчат, недовольные, другие выражают одобрение Сократу.

- Ты же, Мелет, видишь только то, что можно увидеть глазами. Связку растений видишь, но не замечаешь, что я возложил на общественный алтарь самое ценное, что у меня есть, - свою жизнь. И если я не ошибаюсь, то эти мои слова - не просто поэтическая метафора. - Он раскинул руки. - Быть может, они окажутся правдой в буквальном смысле!

Сократ немного повысил голос - ему казалось, что когда он говорит тише, то начинает дрожать. Помолчал.

Молчали теперь и присяжные, словно задумались - над Сократом и над тем, зачем они здесь. В мертвой знойной тишине издали доносились лишь глухие рыдания. Если б голосование состоялось сейчас - в урнах насчиталось бы куда больше белых бобов, чем черных. Но сейчас еще не голосовали.