- Поначалу он, должно быть, натолкнулся на сопротивление со стороны многих... - осмелился я вставить.
- Еще бы! До сей поры живо помню, как все тогда кипело в Афинах. Могло ли нравиться богачам, что Перикл у них отнимал, а низшим прибавлял и оболов, и власти? Не могло - ты киваешь, и ты прав.
Сократ рассказал, что Перикл хотел сгладить вопиющее различие между богатыми и неимущими. Поддерживая неимущих, он укреплял экономическую, военную и политическую мощь Афин.
Установив бесплатный вход в театры, он дал возможность народу расширить свои горизонты, повысить образованность, улучшить нравы, пробудить в нем любовь к Афинам.
То, что могло быть принято за милостыню, подачку, благотворительность, на деле приносило пользу всей общине; что казалось просто зрелищем поднимало дух народа.
- А что, по-твоему, больше бесило аристократов - убыль денег или власти и авторитета?
- Думаю, то и другое в равной мере, - ответил я.
Сократ засмеялся:
- В равной мере? Нет! Больше всего они ярились на народное собрание, на нашу экклесию. Видишь ли, Перикл превратил экклесию в верховную политическую институцию. Четырежды в месяц собиралась экклесия на холме Пникс и народ голосованием решал все важнейшие вопросы. Пникс стал пугалом для богачей. Там ведь решались и их дела, что сказывалось на их доходах, на их былом влиянии. Периклу было чего опасаться - не только тех аристократов, которые открыто шли против него, но куда более страшного - ибо незримого - недруга. Ходишь по Афинам, ничего подозрительного вроде и нет, а между тем в этой вилле или в той шепчутся, сдвинув головы, девять, человек, одиннадцать человек... Никто даже не знал, сколько их в городе, таких гетерий, таких сборищ богачей-олигархов, тайно присягнувших все силы отдать для свержения демократии и захвата власти...
- Неужели Перикл не боялся их? - удивился я.
- Не могу сказать. Может, боялся, может, нет - во всяком случае действовал без оглядки. - Сократ погладил свою лысину. - Было у Перикла одно свойство, чуть ли не страсть - любил опасность. А быть с народом против тех, кто наверху, чертовски опасно.
- Ну а тысячи талантов, истраченных на строительство? Экклесия проголосовала за них? Ведь это было опасным шагом против полисов - членов морского союза: общая казна, откуда черпал Перикл, складывалась из их взносов. Или я ошибаюсь?
- Нет, нет. Не ошибаешься. Экклесия тоже поняла, что это опасная игра. Но не забывай - Перикл был великий государственный муж и зажигательный оратор. Он привлек народное собрание на свою сторону не описанием того, какими прекрасными станут Афины, а тем, что указал на выгоды, которые получит от строительства афинский народ. Возрастет красота Афин - поднимется и благосостояние всех жителей. Вот чем завоевал он голоса - и голоса восторженные.
Затем Сократ - и сам восторженно - рассказал, как расшевелил Перикл все Афины, всю страну, даже море с островами. Все пришло в движение! Он то и дело являлся в народное собрание с каким-нибудь новым предложением: возвести Длинные стены, расширить гавань в Пирее, увеличить число триер и - строить, строить... "Лукоголовый олимпиец", сказал Сократ, хоть и любил больше всего искусства и философию, отнюдь не был пустым мечтателем. Он обеими ногами прочно стоял на земле и думал об экономической прочности Афин и всей Аттики.
Усевшись снова в кресло и удобно вытянув ноги, Сократ продолжал:
- Представь только, какое оживление внесло строительство одного лишь Парфенона! Надо было добывать мрамор на Пентеликоне, грузить, возить, доставлять на Акрополь, обрабатывать; затем - лес, драгоценные ливанские кедры, слоновая кость из Африки, золото... Перикл дал работу людям на суше и на море. Всем ремесленникам: чеканщикам, каменотесам, скульпторам, живописцам, ткачам - да разве всех перечислишь? Каждого, у кого были здоровые руки и хоть какое-то умение, - каждого занял делом Перикл! Брал от всей страны - но и возвращал всей стране. - Сократ встал, протянул ко мне свои большие, сильные руки. - Вот и я этими самыми руками помогал со рвением, участвуя в великолепных трудах. И горжусь этим, напиши там у себя!
Я был поражен картиной, вставшей передо мной со слов старого философа. И у меня сорвалось удивленное:
- Замечательный человек был Перикл!
- Да, но он был честолюбив и охоч до славы, как все из проклятого рода Алкмеонидов. Забывал о софросине! - Он засмеялся своим чудесным жизнерадостным смехом. - Софросине - великая мудрость человечества, но кто из нас не забывал о ней частенько? Ты, например? - повернулся он ко мне.
- Конечно, дорогой Сократ! На каждом шагу грешу против софросине. Хотя под старость...
- Не говори мне о старости! - расхохотался Сократ. - Я старше тебя на двадцать четыре столетия!
Когда мы насмеялись, он рассказал мне, как в определенные дни посещал кружок Аспасии, к которой ходили знаменитые художники и философы. Там он познакомился с Эврипидом, там началась их большая дружба. С Анаксагором Сократ встречался постоянно. Философ уже написал о том, что некогда, на берегу Илисса, говорил Сократу о богах, и часть его рукописи ходила по рукам в тайных списках, распространяя неверие, хотя в то же самое время возродился величественный храм Афины, Парфенон, а закон по-прежнему карал неверие смертной казнью.
- А как ваши Хариты, учитель? - Я машинально перешел на "вы", и Сократ тотчас меня оборвал:
- Как ты со мной говоришь? Сколько Сократов сидит перед тобой? Странные обычаи у вас тут, на севере! Ну да ладно. Не извиняйся. Хариты, спрашиваешь? Я уже стал терять надежду, что когда-либо изваяю их. Еще я опасался, как бы Фидий не разгневался на меня за мою страсть беседовать с людьми, помогая им родить правильные взгляды, скрытые в них и не желающие вылезать наружу...
Был однажды такой случай: на мозаичные работы были поставлены два брата, и они не поделили между собой вознаграждение. Старший орет: ты вор! Младший орет: не вор я! Ну и схлестнулись. У одного палец сломан, у другого нос разбит. Скажи-ка, милый, ну можно ли было равнодушно смотреть на такое безобразие?
- Смотря кому, - ответил я. - Сократу - решительно невозможно!
- Ага, знаешь меня уже, -усмехнулся он. - Я и встрял. Утихомирил драчунов, а то бы так друг друга отделали, что ни один не смог бы заработать даже того обола, из-за которого подрались. А после стал я залезать к ним в душу своими вопросами, да так глубоко, как повитуха заходит рукой в лоно роженицы.