- Да уж, сквалыга Никий видит только прибыль от своих рабов, зато этот быстроглазый молодец видит всю Аттику, весь наш союз, он всю землю видит и море тоже. Задремали мы было, а он нас разбудил и - посмотришь! - здорово тряхнет этот трухлявый, тухлый мир!
- Не спорю, - ложится на спину полный надежд гражданин и наклоняет к себе амфору, так что вино струйкой течет ему прямо в горло.
Алкивиада хвалят даже те, кто остался за воротами: рабы спускают через ограду, прямо в протянутые руки, корзины, доверху набитые вкусной едой. Элисий выплеснулся из садов.
В покой, где, окруженный ближайшими друзьями, потягивает вино новый стратег, любуясь колышущимся танцем нежных гречанок, в руках и в волосах которых веточки мирта, раб вводит здоровенного детину: это кормчий Антиох, желающий поговорить с Алкивиадом.
Лицо его кажется Алкивиаду знакомым, но сколько же лиц знакомо полководцу и участнику многих битв!
Антиох представляется сам:
- Я тот, кто много лет назад, на агоре, поймал твою перепелку, когда она испугалась и выпорхнула у тебя из-под плаща.
Случилось это давно, в день, когда собирали доброхотные даяния в пользу города. Алкивиад тогда назвал огромную сумму, на агоре поднялось ликование, и юноша в радостном волнении перестал прижимать к груди свою любимицу.
Алкивиад обратился к друзьям:
- Подумайте только, каким я был хвастуном! Я ведь обещал тогда этому человеку в благодарность за перепелку, что, если стану когда-нибудь стратегом, назначу его кормчим своей триеры!
А кифары и бубны звучат, звучат, и танцовщицы не прекращают волнообразных, мягких движений. Зал огласился смехом. Антиох смутился.
- Да нет, я не за обещанным пришел, славный Алкивиад, это я в шутку, позабавить тебя в твой великий день. Ведь и ты тогда, конечно, просто пошутил.
Алкивиад перестал смеяться и сказал серьезно:
- Тогда-то я пошутил, но за то, что ты теперь явился за обещанным - не лги! - за то, что ты поверил мне, назначаю тебя кормчим на моем корабле.
- Ты меня осчастливил! - в восторге вскричал Антиох.
- Это ты осчастливил меня, - возразил Алкивиад. - Люблю тех, кто мне верит, на море люблю таких вдвойне, а в битве - втройне! - Он выпрямился. Кроме того, мне нестерпима мысль, что есть в Элладе хоть один человек, который мог бы сказать: "Алкивиад не держит слова, хотя бы и данного в шутку!"
Иссякает масло в светильниках, догорают костры. От больших куч золы пышет жаром. Словно у домашних очагов, валяются вокруг них полунагие мужчины, юноши, рабыни - и проститутки, ибо в конце всякого празднества наступает их черед. Кто кого ухватил, тот с тем и лег. Вино, даже разбавленное водой, туманит мозг и возбуждает инстинкты. Черным вихрем пролетает над деревьями и кустами животная, первобытная тяга к спариванию. Запах пота смешивается с ароматом цветов и благовонных масел.
Стоны, вздохи, бредовые слова страсти - невидимой невидимому, незнакомой незнакомому...
Музыка смолкла. Гудит над садами единственный тон, древний зов земных недр, пробивается сквозь темно-синюю ночь, как кровь пробивается по жилам.
Критий сидит с Антифонтом под колоннами перистиля. Софист Антифонт никак не поверит новости - Критий разошелся с Сократом!
- А теперь-то ты к кому же? - пьяно бормотал он.
- Конечно, милый Антифонт, поближе к тебе. Пойду к твоему учителю Горгию...
Критий поднялся с мраморной скамьи.
Но он-то отдает себе отчет, что разошелся не с одними Сократом и Алкивиадом - он разошелся с демократами вообще. Разошелся... Только ли? Да нет... Сколько раз друзья звали меня в свою гетерию. Что ж, ладно. Но ведь это не пустяк - принести клятву на верность олигархии, на свержение демократии... А впрочем, к чему колебаться? Давно мне уже не по нутру их порядки, согласно которым простые люди должны жить лучше благородных. Критий сухо засмеялся: а, драгоценный братец Алкивиад! И ты, старикашка Сократ! Задали бы вы мне жару, узнай вы, что я собираюсь делать... Хорошо, что узнать-то вы этого не можете...
Когда Критий вышел в сад, навстречу ему, облитый серебристым рассветом, попался Эвтидем, любовно ему улыбавшийся.
"Вот он, забор, о который трется свинья", - подумал Критий.
Эвтидем обратился к нему с укором:
- Почему ты избегаешь меня сегодня, милый Критий? Я по тебе соскучился...
- Поздновато. Наш с тобой диалог тоже закончен.
- Нет! Нет! - бросился к нему Эвтидем. - Не говори так, дорогой! Я люблю тебя...
- Проваливай, - процедил сквозь зубы Критий и, когда Эвтидем протянул к нему руки, оттолкнул его так, что юноша упал на ограду фонтана и в кровь разбил лицо.
Критий, не взглянув на плачущего, пошел к воротам.
Из садов входила прохлада, и с нею бесшумно вошла в виллу тень. На одном из столов лежало блюдо тяжелого золота, на блюде осталось несколько фисташек. Тень бросила фисташки в рот, а блюдо спрятала в объемистую суму, в какую нищие собирают подаяние - лепешки, объедки... Убедившись, что никто за ней не следит, тень юркнула в сад и, прикинувшись тенью деревьев, огляделась вокруг. Всех, кто с вечера вошел в ворота, скосило вино. Путь был свободен. Медленно, от дерева к дереву, тень приблизилась к раскрытым воротам. В это время к ним же с другой стороны быстрым шагом направлялся молодой человек в шелковой хламиде.
- Примешь ли ты мой смиренный привет? - прошептала тень.
- Конечно. И ты уже уходишь?
- Собираюсь, - по словечку "уже" тень поняла, что человек этот, явно высокого рода, чем-то расстроен. - Я нищий, - засмеялась тень, и в ее желтых зубах открылись две щели, придававшие волчье выражение худому, продолговатому лицу. - Я нищий, но не люблю толкаться среди нищих. Среди них я чувствую себя одиноким.
Критий с интересом посмотрел на своего ночного спутника.
- Странно. Мною здесь тоже владело чувство одиночества и отчужденности...
- Среди тех? - Нищий показал на дом, а слово "тех" выговорил весьма почтительным тоном. - Но ты ведь и сам из тех, благородный Критий!
Оставив без внимания, что имя его известно назойливому, Критий спросил:
- Ты чей?