Выбрать главу

Ферамен отверг такое предположение - не потому, что не верил в его осуществление, но как раз потому, что верил.

- Перикл тоже был мегаломаном, а сколь многого сумел добиться! медленно проговорил Писандр.

- То, что удалось Периклу, не может удаться Алкивиаду, - с пророческой убежденностью возразил Антифонт.

- Почему? - Писандр намеренно задал этот вопрос, чтоб друзья не успокоились. - А если эти мечты понравятся всем демократам Эллады и островов? Да они откроют тогда ворота Алкивиаду! Он легко выиграет войну...

- Стало быть, мы никогда не дождемся своего часа! - одновременно воскликнули Антифонт с Фераменом.

Критий поднял и медленно опустил руки.

- Сойдем с облаков на землю, с высот мечтаний к действительности, друзья. Ибо чем смелее мечта, тем легче она рушится.

Тишина. Потом - Писандр:

- Сама по себе?

Тишина. И - Критий:

- Этому помогут.

Язычки пламени в светильниках будто подскочили и сделались ярче. Писандр собрался произнести речь, но не успел проглотить кусочек миндального пирожного, вдохнул ртом, и крошка проскочила ему в дыхательное горло. Он поперхнулся, стал задыхаться, лицо налилось кровью, посинело, набрякли жилы на лбу.

Испуганные гости вскочили, кинулись на помощь, осыпая Писандра вопросами - что с ним случилось?

А тот кашлял, руками отгоняя всех от себя. Наконец от кашля крошка выскочила. Писандр вытер ладонями лицо и проговорил с большей настойчивостью, чем было задумал:

- О любви Алкивиада к Афинам надо будет поставить в известность наших приверженцев по всей Элладе, на материке и на островах; ибо эта любовь означает, что, куда войдет с войском Алкивиад, туда же войдет с ним и демократия. А кто из лучших позволит портить себе жизнь народовластием? Если поклонники демократии захотят открыть перед Алкивиадом ворота городов, олигархи должны будут захлопнуть их у него перед носом!

- Ты хорошо видишь, проницательный Писандр, - похвалил его Антифонт.

- Все мы, собравшиеся здесь, и ты тоже, милый Антифонт, пустимся в дорогу, - заявил Писандр, все еще откашливаясь. - Завтра же условимся, кому куда и когда ехать.

Гости в знак согласия подняли обе руки, ладонями к Писандру.

- Итак, нам нечего опасаться, - подвел итог Ферамен. - Война окажется не такой-то легкой!

- Хороший руководитель думает о послезавтрашней опасности еще вчера, заметил Критий.

Помолчали, освежаясь сочными персиками. У Ферамена сорвалось:

- Алкивиад - страшная сила...

- Бедняга, - лицемерно пожалел брата Критий. - Он слаб, если подумать, что он хочет поднять Афины. Как их поднимешь, когда на них висят сотни тяжелых гирь - голодные, бездомные, ненасытные глотки... - И он сам пренебрежительно засмеялся вместе со всеми. - Клеонт протянул черни палец и сразу пришлось платить присяжным в гелиэе за безделье по три обола вместо двух. Того и гляди, голодные поднимут вопль, требуя четвертый обол, а где возьмет их мой бедный братец, если он хочет строить новые корабли, увеличивать численность войска, вооружения - да я уже прямо вижу, как у него от всего этого раскалывается голова!

У Писандра от смеха заколыхался живот.

- Когда захватим власть, у нас-то голова раскалываться не будет! Первым долгом прекратим расточительную выплату лодырям и голодранцам, а наш Антифонт объяснит им, что для них же лучше не получать эти три обола, чем получать.

Взрыв хохота - пламя в светильниках заметалось и чуть не погасло.

Ферамен сказал:

- Естественно! Кто же лучше всего разобъяснит им это, как не всеведущие софисты!

С улицы донеслись веселые крики. Отблеском факелов озарились высокие проемы в стенах, и имя Алкивиада то и дело вторгалось сюда, словно толпа бросалась камнями.

- Чернь тащится по домам с пира. Уже все кости обглодали, - с отвращением проговорил Аспет. - А знаете, уважаемые друзья, разумнее всего не желать никакой войны. Сколько рабов опять перебежит к противнику...

Писандр насмешливо прищурился:

- То-то я ждал, когда же ты, милый Аспет, подашь голос! Еще бы - ты загребаешь огромные деньги, отдавая свору своих рабов внаем на рудники, вот и боишься: вдруг да сбежит голов с полсотни!

- А что же мне, даром их отдавать? Может, ты так поступаешь? - довольно миролюбиво возразил Аспет, мысленно обругав Писандра: "Проклятый брюхан, сам-то из всего выжимаешь куда больше, чем все мы, вместе взятые! Мы еще не на коне, а ты уже фараона из себя корчишь и чтоб мы тебе кланялись".

Писандру не нужно было услышать эти слова - он и так понял.

- Не сердись на меня, дорогой друг. Я пошутил. Но хочешь говорить серьезно - давай. Даже если долго не будет войны, то есть если Афины будут гнить, как стоячее болото, целых полвека - а так это себе представляет Никий, - то все равно рабов у нас будет чем дальше, тем меньше. Эти говорящие машины страшно невыносливы - чуть что, заскрипит в них - и конец! Победоносная война доставит нам новых рабов. Их станет опять сколько надо, но тогда наше дело проиграно. Вполне ли ты предан ему, Аспет?

- Я? До смерти!

- Прости, дорогой Писандр, - вмешался Антифонт, - что я перебиваю вас и осмеливаюсь досказать за тебя твою мысль. Хуже всего для нашего дела победоносная война; и, наоборот, война проигранная лучше всего: она даст нам возможность...

- Умолкни, дорогой, - строго прервал его Писандр. - Больше ни слова!

Антифонт наклонился к нему:

- Скажи, друг, не играем ли мы тут собственными головами?

Писандр мило ему улыбнулся:

- Спарта знает о нас - и она недалеко.

ИНТЕРМЕДИЯ ВТОРАЯ

Конечно, лучше не держать в селенье

льва - но, уж коль держишь, не перечь

ему ни в чем!

Аристофан

Я как раз дописывал сцену пира в садах Алкивиада, когда ко мне вошел смеющийся Сократ.

- Вижу, вы в хорошем настроении, - встретил я его.

- Ты все говоришь со мной, будто я - два или три человека, - напустился он на меня. - Вот странная манера! Но я пришел рассказать тебе кое-что веселенькое.

Он уселся в кресло, удобно вытянул свои босые ноги и начал:

- Держал семь пар коней. На это способны и другие эвпатриды, подумаешь ты. Конечно. Но - каких коней! Однажды в состязании четверок он взял все три награды...

- Кто, прости? - недоуменно спросил я.

Сократ выкатил на меня глаза:

- Как кто? Вот вопрос! Алкивиад, конечно. Разве в те поры говорили о ком-либо другом? Можно ли было в Афинах говорить о ком-то еще?