- Слыхать, в помощь Алкивиаду хотят назначить Никия. Где логика?
- Логика, видать, есть. Никий не помог ему в походе на Аргос, не поможет и теперь. Видно, кому-то так нужно.
- Свинство!
Но тут чей-то бодрый голос:
- Да нам только двинуться - все само в руки упадет! На Сицилии много людей, которые только и ждут, чтоб мы привезли к ним демократию. Они там по горло сыты тиранами. Встречать нас будут - ворота настежь!
Женщины, словно осы, облепили лавки, жужжат, гудят, торгуются, а товары быстро исчезают, чтоб завтра и послезавтра торговцы могли драть в пять раз дороже. На оболы - обычную рыночную монету - счет почти уже и не идет. Надсмотрщики, назначенные следить за тем, чтобы торговцы не превышали установленных цен и весов, не хотят ссориться с ними в столь неверные времена. Надсмотрщикам тоже есть надо, надо покупать. И они поворачиваются спиной к торговке, которая требует серебро за мешочек бобов и говорит покупательнице:
- Не удивляйся, гражданка. Нынче ничего нет. И не будет. - Но заканчивает утешительно: - Вот станет Сицилия нашей, полон рынок натащат тогда и обнюхивай, свеж ли товар, а мы все разоримся...
Покупательница озирается, ища помощи против обдиралы. А надсмотрщика давно и след простыл. Теперь он будет платить за свои покупки, поворачиваясь спиной. Хорошее платежное средство в такие времена.
На стене портика намалевана огромная карта Средиземноморья. Государства его обозначены разными красками. Перед картой - толпа.
- Где же эта самая Сицилия?
- А ты, умник, не знаешь? Вот она!
- Чего ж это она такая желтая?
- Сера. Хлеб. Золото.
- О, Афина, какие сокровища! Они-то нам и нужны! - И спрашивающий пялит глаза на Сиракузы, обведенные красным кружком, словно уже охваченные пожаром.
- Потому-то и идем на них, баранья твоя башка!
- Еще не идем. Еще экклесия не проголосовала, еще...
- Еще тебя ждут, дубина, твоего милостивого разрешения начать войну!
- А я бы и не дал такого разрешения. Кабы от меня зависело - запретил бы.
- Вон как! Это почему же?
- Опять прольется кровь афинян! Да самая лучшая!
- Ну, твоя-то вряд ли прольется. Не бойся.
Рев, смех. Рев, негодование.
- Таких засранцев, как ты, в других местах камнями побивают, понял?!
- Дайте ему пинка, паршивому изменнику!
А тот уже испарился как дух - отправился сеять семена недоверия на другой конец агоры. Везде люди, везде уши, везде доверчивые простачки, которых можно обвести вокруг пальца.
Женские голоса:
- Далеко-то как! Сицилия! Долго же не увидим мужей...
- Замена останется!
- И вообще, как оно там, на этой Сицилии? Слыхала я, есть там громадная гора, а из нее огонь...
4
Сократ возвратился домой, еще в калитке окликнул Ксантиппу:
- Иппа, душенька! Вот я и пришел к ужину...
Он поиграл с Лампроклом, который, изображая гоплита, размахивал очищенной от коры веткой, словно мечом, и топал по двору босыми ножками. Потом Сократ вымыл руки, удобно уселся за стол под платаном, где всегда ужинала семья, и стал ждать.
Вышла Ксантиппа, и Сократ удивленно на нее воззрился: не поцеловала его, как обычно, ни словом не попрекнула за то, что целый день его не было дома. И еды никакой не вынесла. Села напротив, сложив руки. Ага, подумал Сократ. За день здесь что-то произошло...
- Ну, говори, милая, сказывай, что у тебя на сердечке, да и дай нам поужинать. Мы проголодались, правда, Лампрокл?
- Хочу я немножко побеседовать с тобой.
- Что? Ты? Клянусь псом, беседы мне всегда по душе, даже в собственном доме. Но нельзя ли после ужина?
- Нельзя.
Он вздохнул и потянулся к сумке за семечками.
- Ну начинай, дорогая. Я готов.
Ксантиппа, устремив на мужа черные глаза, заговорила так:
- Сократ учит: отсутствие всяких потребностей - свойство богов; чем меньше у нас потребностей, тем ближе мы к божественному, к совершенству. Так что сегодня мы станем богами.
Сократ, не догадываясь, к чему она клонит, воспринял ее слова с юмором:
- Вот как! Это мне нравится. Какой же богиней хочешь ты стать? Которую выберешь из всей толпы?
- Я еще подумаю. Сначала выбирай ты.
- Я? Мне, видишь ли, не приходило в голову... Который из них лучше? Нет, не так. Которому из них лучше живется? Ясно, кому: Зевсу! У него есть личный виночерпий Ганимед, и стройнобедрая Геба носит ему на стол яства, и на каждом шагу у него красивая земнородная - наш Дий гуляка из гуляк! Я, Иппа, выбираю Дия.
Ксантиппа улыбнулась - в уголках ее губ залегла маленькая черточка коварства.
- Так! Наш папочка выбрал величайшего обжору на Олимпе, да не накажут меня боги! Кто бы ожидал от столь мудрого аскета. Значит, я лучше следую учению Сократа, чем ты.
- Как это понять, милая?
- Ну, возможно меньше потребностей - это ведь божественно, правда? Вот я и выбираю Эхо.
Сократ удивился:
- Эхо? Богиню Отзвука? Почему?
- Во-первых, она очень болтлива, как и я. Во-вторых, слыхал ты когда-нибудь, чтоб Эхо чем-то питалась?
- Я люблю хорошую шутку, - с упреком сказал Сократ. - Но такие речи вместо еды...
- Вот именно, дорогой. Бери свой дорожный гиматий и отправляйся на Олимп.
- Что мне там делать?
- Напросись там на ужин, как ты привык делать здесь. А я возьму Лампрокла, мы встанем у портика на агоре и, быть может, выклянчим себе что-нибудь на ужин.
- Клянусь псом, что это значит? - всерьез рассердился Сократ.
Ксантиппа в ответ привела неумолимые расчеты:
- Сколько мы выручили от продажи оливок? Несколько драхм. На эти деньги купили муки и уже всю съели. Из остатков оливок выжали масло и тоже съели. Вино из Гуди выпил ты с друзьями. А несколько кружек молока, что я надаиваю от козы, - это для Лампрокла.
- Почему же ты мне... - начал было Сократ, но его тотчас перебили.
- Готовится война. На рынке начинается паника. Ничего нет. Ничего не будет. Из-под полы-то все будет - конечно, за серебро. В нашем доме - ни обола. Софисты... Молчи! Я осведомлялась! Софисты берут в месяц по пятидесяти драхм с ученика. Сколько у тебя учеников? Да из каких богатых семей! И - ни гроша. Ловишь людей на крючок, как рыбак рыбу. А поймаешь - ни чешуйки тебе не перепадает. Молчи! Так и слышу твое: "Но, Иппа, я думаю о человеке, а не о драхмах! От человека зависит и его счастье, и счастье всех..." Какой тебе прок оттого, что ты заботишься об их счастье? А? Знаю, скажешь, мол, награда твоя велика: благо людей. Ну ладно. Накорми же меня и нашего мальчика этим благом! Ага, не можешь? То-то и оно, мудрая твоя голова! И опять слышу, как ты говоришь: чего нам не хватает, моя лошадка? У меня есть ты, у тебя - я, у нас обоих - малыш, который вырастет красивым в маму и глупым в папу...