- Хо-хо! - рассмеялся Сократ. - В сопровождении такого великолепного воина с мечом! Какая честь! - Он спокойно продолжал уплетать лепешку с медом, запивая козьим молоком. - А скажи-ка, приятель, меня ожидает одна только его просвещенная голова или там будет много таких голов?
- Он ожидает тебя вместе с Хармидом.
- Отлично, сынок. Оба они мои ученики, и, когда я по их предписанию явлюсь к ним, они окажутся в достойной компании.
- Не ходи! - вскричала Ксантиппа.
- В твоем предложении, Ксантиппа, что-то есть...
- Приказ Первого гласит... - начал было скиф, но Сократ, словно его тут и нету, продолжал:
- Ты права, мне не подобает идти пешком: Критию следовало бы прислать за мной носилки. Но он всегда был немножко невоспитан. Прощу его и пойду.
- Все Афины увидят... - Рыдания перехватили горло Ксантиппы.
- Увидят мою славу, - договорил за нее Сократ.
Критий увидел его через проем в стене. Тихо выругался. Слишком поздно сообразил, что совершил ошибку. За Сократом, ведомым скифом, валила толпа мужчины, женщины, молодежь... Валила толпа с угрожающим ропотом.
Критий сидел в кресле на возвышении - Сократу он указал на низенькое сиденье напротив себя.
Сократ, не ожидая, когда с ним заговорят, смерил взглядом разницу в высоте сидений:
- О высокопосаженный Критий, вот я пришел по твоему приглашению в это уютное помещение. Что у тебя новенького?
Критий протянул ему лист папируса. На нем был написан закон, запрещавший Сократу обучать искусству риторики в гимнасиях, у портика и в других публичных местах.
- Тебе это известно?
- А как же! То же самое вывешено и внизу, чтоб каждый мог прочитать, и в обоих текстах одна и та же грамматическая ошибка. Вот здесь, видишь? Тут надо писать омикрон, а не омегу.
Критий яростно дернул бровью.
- Не задерживай меня! Мне некогда. Стало быть, тебе известен закон?
- Да. Только не понимаю, при чем тут я?
Критий бросил на него гневный взгляд.
- Не прикидывайся дураком, великий философ!
- Ну, если ты прикидываешься деспотом, великий услужающий...
- Что? Кто услужающий - я? - обиделся было Критий, но поспешил обойти щекотливое место и резко заговорил: - Нам известно, что ты общаешься с молодежью и обучаешь ее искусству риторики!
Сократ встал и как бы нечаянно подошел к проему в стене, чтоб его слышали и на улице:
- Восхищаюсь твоим всеведением. Ты меня поражаешь. Когда ты ходил у меня в учениках - всеведением не отличался. Видимо, источник его - тайный; на возвышенных местах нередко бывает много тайного. Ведь и Олимп окутан облаками, чтоб даже Гелиос не видел, что там творится. Но к делу. Ты сказал, тебе некогда, и я думаю, у тебя действительно мало времени...
- Что ты имеешь в виду?
- Понимай как хочешь. Так вот, насчет обучения. Ты ошибаешься.
- Нет. Мы знаем - ты обучаешь. Я сам знаком с твоей тэхнэ маевтике и с тем, сколько коварства за ней скрывается.
- Ах да, прекрасная философия, помогающая человеку родить мысль. Но, насколько я понимаю, вам тут не нравится мысль, что афинский народ может рождать мысли...
Снаружи раздался взрыв хохота.
- Сядь сюда! - повелительно крикнул Критий, указав на сиденье, и задернул тяжелый занавес в проеме. Затем он раскрыл ладонь перед носом Сократа и сжал ее в кулак. - Раз уж ты так любишь порождать в людях мысли, скажу тебе, какую мысль ты породил во мне, в правителе, понял, повивальная бабка?! Я издаю новый приказ: Сократу запрещается вообще разговаривать с молодежью!
- О, это удивительный запрет. Издавался ли где-нибудь когда-нибудь подобный?
- Не послушаешь - берегись, Сократ, я все еще щажу тебя! - Даже через тяжелый занавес слышен был ропот толпы. - Я щажу тебя потому, что ты был моим учителем, но, если ты не повинуешься, тебя ждет палач...
На площади раздались нетерпеливые крики:
- Сократ! Что с Сократом? Сейчас же отпустите Сократа!
Критий побледнел.
Заметив это, Сократ проговорил успокаивающим тоном:
- Не бойся, мой дорогой, я тебе помогу.
Он встал, подошел к проему своей утиной, переваливающейся походкой и отдернул занавес. Его встретили ликующими кликами. Сократ поднял руку, прося тишины.
- Вот он я, милые мои друзья! Мне здесь очень хорошо. Высокопосаженный принял меня как гостя и только что посулил мне государственные почести...
- Прекрати! - крикнул Критий.
Сократ, отойдя от проема, спросил:
- До какого возраста запрещаешь ты молодежи разговаривать со мной?
- До тридцати лет.
- Клянусь шеей лебедя Леды, цифра тридцать как-то особенно вам по душе! Впрочем, теперь уже - двадцать девять. Это много. Нельзя ли скостить десяток?
- Хватит с меня твоих шуточек! - рявкнул тиран.
Но Сократ продолжал расспрашивать:
- А как быть с продавцом оливок на рынке, если ему меньше тридцати? Случится, к примеру, что я не смогу ему сразу уплатить - ты ведь знаешь, цены скачут вверх с каждым днем, - а говорить с ним мне нельзя, я не смогу сказать ему, что остаток отдам завтра, уйду, а он пошлет за мной скифа, как за вором... Ты, конечно, согласишься, что это не подобает Сократу...
- Глупости выдумываешь!
- Вовсе нет. Сунься-ка нынче на рынок без денег! Горсти гороха в долг не дадут. Или если, скажем, встретится мне юноша, спросит: скажи, гражданин, как найти мне прославленного Крития? Мне и ему нельзя ответить?
Критий вдруг понял, что Сократ разговаривает с ним отнюдь не как с правителем, тем самым подтверждая донос Анофелеса. Он встал, указал Сократу на дверь.
Выйдя из булевтерия, Сократ попал в объятия своих учеников. Его засыпали вопросами - чем кончилось?
- Критий почтил меня новым запретом. Отныне я вообще не имею права разговаривать с теми, кто моложе тридцати лет.
- Ах, это за то, что ты сравнил его со свиньей, когда он отирался об Эвтидема, - сказал Критон.
- Скорее за то, что ты распространил по Афинам мысль: тот не правитель, кто, подобно негодному пастырю, уменьшает свое стадо, - возразил Ксенофонт.
- Это - страх, - вымолвил Платон. - Страх, который Сократ внушает Критию.
- А мы-то хотели, чтоб ты нам рассказал... - жалобно протянул Аполлодор.
Сократ ухмыльнулся.
- Но мне позволено разговаривать с теми из вас, кому больше тридцати как Критону или Симону. С младшими разговаривать закон мне запрещает. Постойте! Не ершитесь, не возмущайтесь, будьте внимательны: вам, молодым, закон не запрещает слушать, когда я буду беседовать со старшими. Об этом, клянусь шкурой Кербера, в законе ничего не сказано!