Правда, служители Господа тоже не особо баловали мулов и иную домашнюю скотину, но многие при этом все-таки признавали, что доброе отношение к животным подобает христианину да вдобавок приносит ощутимую пользу.
Но сейчас Кадфаэль лишь мельком подумал о бедных животных и об искусстве врачевания. Его занимало, что же все-таки стряслось в Винчестере? Отчего небо над городом почернело днем и побагровело ночью? Тот нищий старик сразу смекнул, что это предвещает беду, и пустился в бегство, как некогда народ избранный, ведомый в пустыне столпом дыма и пламени. Кадфаэль не видел причины сомневаться в рассказе нищего. Многие люди, не лишенные здравомыслия, предчувствовали в последнее время недоброе. А тут еще лето выдалось жаркое, сухое – чтобы зажечь пожар, и искры хватит. Но какова императрица – это ж надо было додуматься осадить епископа в его собственном городе, в собственном замке, будто ей и неведомо, что неподалеку стоит сильная армия во главе с королевой, а ведь жена короля Стефана – такая леди, которая ни в чем не уступит самой императрице Матильде. Да и Лондон ведь по-прежнему враждебен императрице. И как же должен был обозлиться на нее епископ, чтобы всем рискнуть и бросить ей вызов! Впрочем, эти знатные особы все равно выйдут сухими из воды, не то что простолюдины – торговцы и ремесленники, у которых нет укрепленных замков, чтобы укрыться за их стенами.
Так, подумав о хворях животных, монах дошел до мыслей о бедствиях рода человеческого, но в этот момент внимание его привлек донесшийся сзади легкий и четкий перестук копыт. На дороге к тому времени было не так уж шумно, и брат Кадфаэль ясно слышал, что его догоняют всадники. Он остановился на краю ярмарочного поля и оглянулся – верховые на мулах были уже совсем близко.
Мулов было двое: один высокий, почти совсем белый, какой сгодился бы и для аббата, а другой поменьше, рыжеватой масти, он трусил чуть позади. Но не мулы так заинтересовали Кадфаэля. Он с удивлением увидел на обоих всадниках черные бенедиктинские рясы, а значит, они братья одного с ним ордена. Очевидно, потому они и спешили, что заметили впереди брата-бенедиктинца; как только Кадфаэль остановился, они замедлили ход и вскоре поравнялись с ним.
– Бог вам в помощь, братья! – обратился к незнакомцам Кадфаэль, с интересом разглядывая их. – Вы, верно, направляетесь в наш монастырь, в Шрусбери?
– Помоги и тебе Господь, брат, – откликнулся ехавший впереди. Голос его был бы красивым и звучным, если бы не странные, с присвистом, хрипы. Такое хриплое дыхание Кадфаэлю случалось наблюдать у глубоких старцев, но этот человек был отнюдь не стар. – Ты, наверное, из здешней обители Святых Петра и Павла? – Монах с трудом произносил каждое слово. – Мы как раз туда и держим путь, и у нас есть письма для лорда аббата. Я так понимаю, что эта стена ограждает владения аббатства?.. В таком случае мы уже недалеко от цели.
– Да, вы совсем близко, – подтвердил Кадфаэль. – Я пойду с вами и покажу вам путь. Нам по дороге – я как раз возвращаюсь в обитель. Вы едете издалека?
Тут Кадфаэль наконец как следует рассмотрел лицо незнакомого монаха – исхудалое и изможденное, тонкие черты которого, однако, свидетельствовали о благородном происхождении. В гордой посадке головы, во взгляде темных глубоко посаженных глаз читались невозмутимость и привычка повелевать. Капюшон путника был откинут, открывая венчик черных волос, выглядевший на его челе, словно корона. Всадник был истощен, но фигура его сохраняла приметы былой мощи. Кадфаэль заметил уже поблекший бронзовый загар на его коже, явно приобретенный за годы пребывания под палящим солнцем иной, более южной земли и имевший теперь какой-то болезненный оттенок. Всадник держался в седле так, словно был рожден в нем, однако движения его казались замедленными, а на лице застыло выражение усталости и отрешенности, какая пристала бы старцу, – между тем на вид ему можно было дать от силы лет сорок пять.
– Вообще-то издалека, – отозвался незнакомец с едва заметной грустной улыбкой, – но сегодня мы проделали путь только от Бригге.
– А далеко ли вы направляетесь? Задержитесь ли у нас? Вы были бы желанными гостями нашей обители – и ты, и этот молодой брат, – с этими словами Кадфаэль взглянул на второго всадника.
Молодой человек ехал чуть позади, как положено слуге в присутствии своего господина. Юноше было на вид лет двадцать с небольшим – гибкий, как лоза, и довольно высокий, он был на голову ниже своего спутника. У него было овальное мальчишеское лицо с напряженно сжатым ртом, при этом юный всадник всем своим видом выражал покорность. Он низко, на самые брови, надвинул капюшон, вероятно, чтобы укрыться от жаркого солнца. Его большие, затененные капюшоном глаза почти неотрывно смотрели на старшего товарища. Бросив лишь один беглый взгляд на Кадфаэля, юноша тут же отвернулся.
– Мы хотели бы на некоторое время поселиться в вашей обители, – промолвил старший из спутников, – если получим на то дозволение лорда аббата. Увы, мы лишились крова и ныне вынуждены просить о пристанище.
Они двинулись вперед, дорожная пыль клубилась под копытами мулов. Молодой всадник почтительно поотстал, следуя за старшими. Встречные, хорошо знавшие брата Кадфаэля, приветствовали его и незнакомых монахов, возбуждавших всеобщее любопытство. Старший монах неизменно дружелюбно отвечал на приветствия, молодой же за всю дорогу не проронил ни слова.
Слева впереди уже показались сторожка и церковь, высокая каменная стена раскалилась на солнце, и от нее тянуло жаром. Старший всадник бросил узду на шею мула, переплел тонкие пальцы своих худых, с прожилками рук и глубоко вздохнул.
– Прости меня, брат, – обратился он к Кадфаэлю, – что я так кратко отвечал тем, кто приветствовал нас на дороге, но это не значит, что я невежлив. Дело в том, что за последнее время я привык к молчанию. Да и горло у меня пересохло. Нелегко нам пришлось, мы такого насмотрелись – и пожар, и разрушения. Ты спрашивал, издалека ли мы прибыли. Мы пробыли в дороге несколько дней, поскольку мне не под силу ехать быстро. Мы, словно нищие, пробирались с юга…
– Из Винчестера! – с уверенностью воскликнул Кадфаэль, припомнив слова нищего о клубах дыма и отблесках пламени.
– Вернее, из того места, что прежде называли Винчестером.
Старший монах больше не брался за повод, предоставив Кадфаэлю вести мула под уздцы. Молодой всадник молча ехал следом. Они обогнули церковь с западной стороны и подъехали к сторожке. Незнакомец молчал, но едва ли оттого, что горькая память о случившемся не давала ему говорить, – по всему было видно, что этому человеку доводилось бывать в переделках и похуже. Вероятно, он утомился от долгого разговора и решил передохнуть. Должно быть, некогда у него был очень красивый, бархатистый голос – но ныне бархат, увы, изрядно поистерся.
– Может ли быть, – произнес он наконец с недоумением, – что мы добрались сюда первыми? Я-то думал, что вести с юга донеслись до Шрусбери еще неделю назад. Просто диву даюсь, что никто нас не опередил. Но коли так, нам придется рассказать о случившемся. Сами небеса ополчились против нас! Увы, кто я такой, чтобы жаловаться, ведь прежде я сам творил нечто подобное! Так вот, императрица осадила Уолвеси, замок епископа на окраине Винчестера, а епископ приказал своим лучникам пускать зажженные стрелы, большая часть которых обрушилась не на головы врагов, а на крыши домов мирных горожан. Ныне город лежит в руинах. Монастырь выгорел дотла. От церквей остались лишь обгорелые стены, а наше аббатство Хайд Мид, которое епископ Генри давно мечтал прибрать к рукам, обратилось в пепел. Потому, лишившись крова, мы здесь и ищем пристанища. Остальные братья разбрелись кто куда – по тем бенедиктинским обителям, где у них родичи или друзья. И никто уж никогда не вернется в Хайд…
Кадфаэль огорченно вздохнул. Выходит, нищий сказал правду. Перст Господен указал бедолаге путь к спасению, он и впрямь видел с холма клубы дыма и багровое пламя, бушевавшее над Винчестером, городом епископа Генри, который он собственными руками предал огню.