Я молча опустил труп за борт, медленно погружая его все ниже и ниже в густой белый туман, неотступно преследуемый застывшим от ужаса безумным неподвижным взглядом Михаила, единственного и безмолвного свидетеля этой страшной драмы.
Не проронив ни слова, я стал смывать кровь со скамейки и уничтожать самым тщательным образом все, что могло навести на мысль о преступлении. Затем я обратился к бедному мальчику и, строго глядя ему в глаза, спросил:
— Михаил, что ты смотришь на меня такими глазами?
Он весь содрогнулся при звуке моего голоса и побледнел еще больше, чем прежде.
— Юзеффо! — пролепетал он чуть слышно жалобным голосом:
— Ну, что с ним? Что ты хочешь сказать? — спросил я самым спокойным тоном.
Тогда он упал передо мной на колени и, подняв с мольбой к небу руки, прошептал, дрожа всем телом:
— Не убивай меня! Не убивай!
Я только пожал плечами в ответ на это.
— С чего тебе пришла такая дикая мысль? Право, твоя голова не в порядке, мой бедный мальчик. При чем тут Юзеффо, я совершенно не понимаю!
Тогда он громко вскрикнул от ужаса и, уставившись на меня непомерно расширенными, точно стеклянными глазами, прокричал: — Убийца! Ты его убил! Ты убил бедного Юзеффо!
Это было опасно для меня, но я не сказал ему на это ни слова.
Только с этого самого момента я и жена моя ни на минуту не спускали с него глаз, а другим сказали, что он заболел, а несколько дней спустя совсем уехали из этой деревни и даже из Венгрии. Впоследствии Михаил везде слыл за полоумного, мы никуда не выпускали его, даже в цирк, и не позволяли разговаривать с кем бы то ни было. Даже в разговоре с нами ему строжайше воспрещалось упоминать хотя бы косвенно о том страшном происшествии. С течением времени он действительно стал таким, каким вы его знавали. Я смотрел на все это как на несчастье. Между тем как бедная жена моя исстрадалась от мучивших ее упреков совести, я лично относился ко всему этому довольно легко в то время, до того самого момента, когда я прибыл в Бразилию. В продолжение всего нашего путешествия я с каждым часом убеждался в тысячный раз, что никто еще не снимал винограда с терновника и не пожинал добрых плодов от дурных поступков и что каждый, делающий другому зло, делает его себе. И это было моим окончательным приговором. Как мог я надеяться, что счастье выпадет мне на долю в награду за преступление?
И действительно, проходил месяц за месяцем, препятствия вырастали одно за другим на моем пути.
Все эти долгие полтора года были для меня сплошной пыткой. Вся моя борьба, все мое неудержимое стремление к заветной цели, все это должно было остаться бесплодным. И вот наконец совершилось то, чего я должен был ожидать и что я вполне заслужил: брата Альфредо я застал еще не остывшим трупом, а единственный в мире человек, которому он передал тайну о том, где скрыто сокровище, был тот самый Юзеффо, которого я убил. Я сам, своими руками, закрыл себе навсегда путь к счастью. Сам! Это и сразило меня, а между тем я сознаю, что есть вечная, высшая справедливость! И знаете, что всего хуже, Бенно, — добавил он после довольно продолжительного молчания, — это то, что я умираю непрощенный. Справедливый Судья не принял моей жертвы горького глубокого раскаяния! — и он провел холодной рукой по холодеющему лбу. — Да, Бенно, я не прощен…
— Я позову отца! — пролепетал Бенно, испуганный внезапной переменой, происшедшей в лице Рамиро. — Я позову доктора!
Больной молча кивнул головой, выражая согласие, и закрыл глаза; очевидно, силы совершенно покидали его.
Одним прыжком Бенно вскочил на выступ скалы, достал переброшенную им на сук куртку, поспешно натянул ее на плечи, прыгнул обратно на вскопанную землю у самого ствола старой пальмы, и вдруг тихо вскрикнул: вместо рыхлой вскопанной земли нога его коснулась чего-то твердого, неподдающегося под тяжестью его тела и притом издающего какой-то странный глухой звук. Какой-то острый угол причинил ему сильную боль, заставившую его невольно вскрикнуть.
Рамиро сразу открыл глаза.
— Что такое? Что случилось? — спросил он взволнованным голосом.
— Я сейчас посмотрю, сеньор; вероятно, какой-нибудь острый камень попал мне под ногу!
Он нагнулся и ощупал острый угол.
— Это какая-то железная доска!
— Бога ради, Бенно, посмотрите хорошенько!
Но Бенно уже и без того с лихорадочной поспешностью, не дав себе даже времени взять лопату, разрывал землю руками. Только время от времени он бросал беглый взгляд на умирающего, который приподнялся из последних сил в своем кресле и неподвижным взглядом, с пылающим лицом следил за Бенно.
— Это ящик, сеньор! Тяжелый ящик, он заперт, но я открою его, ну, вот!
— Скорее, Бенно! Скорее… спешите, я боюсь умереть раньше!
В этот момент сеньор Эрнесто быстрым шагом шел к ним. Ему стало страшно, что его милый мальчик так долго остается один с умирающим. Он хотел убедиться, не нужна в чем-либо его помощь и, действительно, подоспел как раз вовремя, чтобы поддержать Рамиро и дать ему возможность взглянуть на металлический ларец.
— Можешь ты один справиться с этим ларцом? — спросил сеньор Эрнесто сына.
— Да, справлюсь, — ответил тот.
Вынуть ларец, однако, было невозможно, но сильным ударом топора Бенно сбил крышку и запустил обе руки в ящик.
Радостный, торжествующий крик вырвался из его груди:
— Это они, ваши алмазы, сеньор!
— О, Боже! Благодарю Тебя! Сеньор Эрнесто, помогите мне сложить руки! О, я чувствую, что я прощен! Я желал бы упасть ниц перед Всемилостивым Судьей… но увы! Силы покидают меня…
— Не волнуйтесь так, сеньор, — уговаривал его отец Бенно, — смотрите, вот он уже несет вам часть своей находки, — добавил он, указывая на сына.
Бенно высыпал две полных горсти драгоценных алмазов самой чистой воды в свою соломенную шляпу, которую и положил на колени умирающему.
— Вот оно, это сказочное сокровище Фраскуэло! Возьмите его, сеньор, любуйтесь им!
Рамиро запустил свои дрожащие и уже похолодевшие пальцы в драгоценные камни и, пересыпая их из одной руки в другую, шептал:
— Благодарю тебя, Создатель! Хвала тебе вовек!.. Я чувствую, что Ты простил меня!
А в это время Бенно все носил полными пригоршнями алмазы из ларца и высыпал их в свою соломенную шляпу, лежащую на коленях Рамиро, пока, наконец, ему не удалось достать и сам железный ларец.
Он подал и его умирающему и спросил:
— Ну, довольны ли вы мной, сеньор? Вот все ваше сокровище, теперь оно в ваших руках!
— Бенно, половина всего этого ваша! — прошептал Рамиро.
— Нет, нет! Я не возьму ни гроша! У моего отца, слава Богу, хватит средств дать мне возможность посещать университет, а больше этого мне ничего не надо! Мы с отцом доставим все это в Европу и вручим вашей семье. Отец мой позаботится о ваших детях и жене и сделает для них все, что он сделал бы для своей семьи, не так ли, дорогой отец?
— Да, да! Клянусь вам в том, сеньор, клянусь спасением моей души!
Рамиро только улыбнулся слабой, но счастливой улыбкой и закрыл глаза.
— Бенно!.. Где вы?.. Я любил вас, как родного сына, вы мне были так близки и так дороги… и я хотел бы теперь сказать вам еще одно… одно последнее «прости»… Бенно, дитя, пусть ваша совесть всегда будет чиста, только это одно важно в жизни, не забывайте этого, Бенно… я согрешил, и вы видите на моем примере, чем это кончается… Ну, прощайте, Бенно!.. Прощайте, сеньор Эрнесто!.. Передайте мое «прости» остальным. Когда увидите моих… кланяйтесь им… скажите, что я для них только жил… только о них думал… за них страдал… скажите им мое последнее «прости»… Боже, милостив будь ко мне грешному!.. — прошептал он уже едва слышно и затем смолк навеки.
Бенно все еще держал в своих руках руку умершего.
— Отец! — воскликнул он с горестным ужасом. — Неужели он уже умер?
— Да, сын мой… он тихо отошел в вечность!..
Бенно закрыл лицо руками и громко зарыдал; слезы душили его. Рамиро был ему близким, дорогим другом, и никогда он не чувствовал этого в такой мере, как теперь, когда его не стало. Вполне понимая горе сына, сеньор Эрнесто отошел в сторону и не стал мешать ему выплакаться. Немного погодя, он сходил за доктором Шомбургом и братом Луиджи, вновь избранным настоятелем монастыря Святого Филиппа, с помощью которых сеньор Эрнесто и немного оправившийся Бенно прибрали драгоценные алмазы так, чтобы никто об этом не узнал. Монастырю было сделано от имени покойного большое пожертвование. После этого наши друзья покинули святую обитель и возвратились к себе, радуясь, что перед своей смертью Рамиро дано было увидеть сокровища его предков и умереть с уверенностью, что его жена и дети навсегда обеспечены и не будут знать ни горя, ни нужды.