Расстояние между холмом и кавалерийской волной начало стремительно скрадываться. Антон не посмел отвлечься на дневник сейчас, но сделал пометку в уме: «Конечно, штурмовать холм, да еще обросший какой никакой фортификацией, одною лишь кавалерией – дело неблагодарное, но спешивать всадников и пускать их в пешую сабельную атаку – дело и вовсе нелепое…»
Уховский что-то непрестанно говорил своим неискренним восторженным тоном, но Антон его попросту не слушал – теперь он смотрел только на то, как человеческая туча, сверкая молниями обнаженным сабель, приближается к врагу, желая изорвать, растоптать и поглотить его. Немного впереди, уйдя на несколько конских корпусов вперед, скакали двое. Один чуть впереди, второй чуть позади, то скрадывая расстояние до первого, то отставая сильнее.
Разумеется, с такого расстояния Антон не мог толком рассмотреть всадников, но мог рассмотреть их коней. И он узнал большого черного коня юного ординарца – именно этот конь нес своего всадника впереди всего отряда.
Этот смельчак в итоге достиг холма первым, в два прыжка взлетел на склон и врубился в самую человеческую суету. Второй всадник тут же влетел на вражескую позицию, отставая в этой безудержной гонке на доли секунд. Оба конника тут же приковали общее внимание, и вскоре ординарец прижался к конской шее так, что показалось, будто он убит. Антон в эту секунду перестал дышать, смиряясь с гибелью еще одного верного солдата, но храбрец вдруг воспрял, выпрямился и тут же совершенно слился со своими соратниками, навалившимися на холм кавалерийской мощью. Больше Антон его не видел.
***
Бой был кратким и жестоким. Сотня Анохина потеряла девять человек и пятнадцать коней. О потерях красных Антон сказать не мог ничего, кроме того, что они были значительными – на маленьком холме клочка земли свободного от трупов или крови было не найти. Зато писатель мог сказать о том, что пленных взяли лишь троих, причем одного с отсеченной ногой, и шансы его пережить этот день были невелики.
После боя всадники приходили в себя по-разному. Кто-то едва сполз с коня, упер окровавленную саблю в землю и уставился куда-то вдаль немигающим взглядом. Кто-то напротив, лег в седле и прикрыл глаза в полнейшем умиротворении. Кажущемся, разумеется. Антон ходил между них аккуратно, как среди спящих, не желая бередить разгоряченных воинов.
Впереди, за лошадиными крупами показалась фигура капитана Анохина – Антон заспешил к нему. Капитан будто вовсе не заметил прошедшего боя, как не заметил и пятен чужой крови на своем лице. Сейчас лицо это было деловитым и спокойным, а дело капитана непростым – он стоял рядом с пленными.
– Этого к нашим на подводу и в лазарет.
Эта фраза относилась к раненому, который был в сознании, но уже даже не кричал, тщетно пытаясь зажать окровавленный обрубок и глядя куда-то в землю перед собой.
– Вашбродь, так не доедет же – может, лучше сразу того, чтобы не мучился лишнего.
– Выполнять. Не доедет, значит, не доедет.
Двое солдат не без труда подняли все такого же безучастного раненого и взяли его под руки. В этот момент совсем рядом послышался топот копыт, и перед ранеными выскочил ординарец на своем черном коне. Конь чуть не снес своей широкой грудью капитана, но тот ловко отпрыгнул и грозно рявкнул что-то куда-то за спину маленькому унтер-офицеру. Антон не слышал слов капитана – все его внимание было приковано к юному безусому лицу. Ординарец в пылу боя потерял свою папаху и теперь миру были явлены его черные кудри. Лицо, как и у капитана, перепачканное в крови больше не казалось Антону юношеским до мальчишества – оно просто было женским. Красивое круглое женское лицо, которому пошла бы улыбка. Она и улыбнулась, да так что у Антона мурашки по спине забегали. Улыбка расползлась по окровавленному лицу девушки, обнажив ее зубы и исказив черты. Лишь глаз эта улыбка не коснулась – два небольших серых озерца были пугающе спокойны. Антон возблагодарил Бога за то, что этот взгляд был направлен не на него. Он был направлен на двух оставшихся пленников.
Прапорщик, точнее прапорщица (теперь Антон точно разглядел ее погоны) вдруг выхватила револьвер, уперла его об локоть своей левой руки и выстрелила прямо в грудь одному из пленников. Тот со стоном упал назад. Девушка уже целилась в перепуганного второго, сохраняя всю ту же совершенную сталь во взгляде и кровожадную улыбку на губах.
За мгновение до второго выстрела ее дернули за ногу – пуля ушла в серое небо, а из нутра девушки вырвался вопль обиды. Она завалилась и упала с лошади прямо в грязь, тут же попыталась вскочить, но двое солдат скрутили ее, не без труда удерживая непрестанно бьющееся тело своей соратницы.