Громов сказал, что видел несколько раз, как Алфеев в одно и то же время проезжал на автомобиле по Покровской в сторону центра. Это всегда было в семь двадцать. Не в половину седьмого, не в четверть седьмого, а именно в семь двадцать. Громов говорил сбивчиво и все пытался убедить меня не убивать его, поэтому я с трудом вычленил из его слов полезное зерно.
Уже на следующее утро я был на перекрестке Покровской и Немецкой улиц и ждал семи двадцати. Оглянулся на просыпавшуюся Немецкую и увидел угол дома, в котором жил Громов. Не знаю уж, зачем он выходил на улицу в такую рань, когда даже табачные лавки еще закрыты, но вид на перекресток у него был отличный. Отличным он был и для милицейской засады, которая наверняка теперь сидела в его ателье или рядом с ним. Они вполне могли мною заинтересоваться, поэтому я укрылся за углом ближайшего дома.
Бросил взгляд на указатели и не удержал улыбку – не было больше Покровской улицы, как не было и Немецкой. Немецкая стала Бауманской, а Покровская Бакунинской. Мне стало интересно, а понравилось бы Михаилу Александровичу то, что он увидел бы на улице своего имени? Исчезала старая Москва под ураганом энергичных перемен. Поговаривали о гигантской перестройке, о домах до неба и титанических памятниках. А я стоял у старого одноэтажного дома Немецкой слободы и не хотел этого. Хотел остаться в городе своего детства навсегда. В душе зашевелилось беспокойство, как перед грозой, но рассеялось почти сразу – я погибну вместе со старой Москвой, не увидев ее нового лица. Я привалился спиной к стене прямо под табличкой с неправильным названием улицы и стал сквозь полузакрытые веки смотреть на утренний мир.
Люди нравятся мне более всего такими, какими бывают по утрам – спешащими, задумчивыми, занятыми делом, а оттого красиво сосредоточенными и совсем не шумными. Больше всего шума всегда происходит от тех, у кого меньше всего дел.
Я не пропустил нужное авто. Да и не смог бы пропустить это великолепие. Это было бежевое аккуратное авто с гордой надписью «SIX» на радиаторной решетке. Оно собиралось ворваться в центр Москвы и ослепить столицу своей подчеркнутой, непомпезной элегантностью. Это была одна из самых буржуазных вещей, которые я видел за свою жизнь. Где-то совсем рядом со старинной резной мебелью и неуместным для середины прошлого десятилетия междустрочным заветом старого горожанина Гиляровского – наслаждаться жизнью вопреки всему.
Автомобиль замедлился на перекрестке, пропуская двух извозчиков, и я смог рассмотреть водителя. Это был Яшка Алфеев. Пожалуй, он изменился больше всех за эти годы – если бы не слова Громова, я бы не узнал его. Лицо не просто постарело, а будто бы переменило часть своих черт. Как театральная маска. И все же это был он – это были его поспешные и угловатые жесты, его дерганность. А еще это были его ОГПУшные петлицы на гимнастерке. Он вдруг отвлекся от легкого затора на перекрестке, возникшего из-за несмышленой заморенной кобылы, вставшей намертво прямо посреди дороги. Взгляд Алфеева уперся в меня. Колючий, резкий. Неужели он заметил, как я слежу за ним? Я изобразил свою увлеченность, начавшейся склокой на перекрестке.
Похоже, показалось – Алфеев уже отвел взгляд от моей фигуры и смотрел вперед, ожидая, когда можно будет проехать. Наконец, ему надоело ждать, и он направил свой автомобиль в объезд свары, наехав на тротуар. Испуганно вскрикнула какая-то женщина, увидевшая вдруг перед собой махину автомобиля, но Яшка уже вывернул руль и снова был на дороге, оставив пробку позади. Лицо его, насколько я мог видеть, ничего не выражало.
Уже давно укатил автомобиль, и даже пробка рассосалась сама собой, а я все еще стоял у стены и думал. Мне пришло в голову, что нужно было убить его сразу же, как только у меня появилась такая возможность. Нужно было подойти к авто и выстрелить в него, не тратя время. Разговаривать мне с ними теперь не было нужды, да и с Алфеевым не очень-то хотелось – я запомнил его алчным крохобором. Из той породы людей, которые обирают ближнего до нитки лишь для того, чтобы потом зашить натасканное в матрас и спать на нем до скончания своей весьма небогатой жизни.
Я оглянулся вокруг – народу было слишком много. Если бы я напал сейчас, то не ушел бы, а мне нужно было прежде закончить свое дело. Проследить за Алфеевым на своих двоих я не мог. Я знал, где взять авто, но на том авто появляться в городе было опасно. Я посмотрел вдоль Покровской улицы в том направлении, в котором укатил Алфеев, потом оглядел перекресток и прошептал самому себе: «Значит, он последний».