— Клариче?.. — Отворил дверь брат и не успел спросить ничего более, ибо я бросилась ему на шею, обвила руками, а лицо уткнула в плечо.
— Господи, что?.. Что случилось?! — Одной рукой запер дверь, второй гладил меня по спине. — Тише, тише… Хорошая, красивая. Не плачь.
Не могла. Долгие минуты вытекали из легких рыданиями, которые я топила в его шее. Не могла поверить в происходящее. Не могла смириться. Сердце…
Зачем он заставил меня чувствовать? Показал мне это, пробудил, а затем отверг!
Новые волны рыданий накрывали одна сильнее другой, пока голова не закружилась. Я Обессилила. Задышала ровнее и медленнее, прерываясь всхлипами, и тогда Эмилио усадил меня на ложе, не отнимая теплых рук.
— Клариче… Что бы ни случилось, мы справимся. Слышишь? Ты — семья. Расскажи, что стряслось, и я помогу.
Шмыгая носом, медленно отстранилась, заглянула в темные глаза.
— Эмилио… — Горло саднило после рыданий. — Спасибо тебе. Спасибо. Ты — семья. И я… Я разделю с тобой твое горе.
— Тебя кто-то отверг?! — Изумился он. — Господи, что это за тупоголовый идиот? Он что, слепой?! Или безумен? Клариче, хочешь, сейчас же отправлюсь к нему и начищу морду? Хотя, для такого лучше взять дядю, или, если хочешь, можем выслать его из города. Хочешь? Я придумаю, как. Сломаем ему жизнь. Согласна? Клариче, только не убивайся так. — Пальцы заскользили по моим щекам, вытирая с них слезы. — Ой, теперь вся в угле… Чумазая, а все равно красивая. — Кривовато улыбнулся он, и я опустила взгляд на его пальцы. Рисовал.
— Я отвлекла тебя.
— Не вздумай извиняться. Клариче, я все понимаю. — Он взял мою руку в свои, и пальцы тут же окрасились черным. — Я такой же, как ты, даже, пожалуй, хуже. И ничего! М? Посмотри на меня? Посмотри. — Подняла на него глаза. — Скажи, кого возненавидеть, и я возненавижу его вместе с тобой. Не скажешь?
Я лишь качала головой на каждое его слово. Не ведаешь, что говоришь. Но сжимала его пальцы в своих теснее, желая впитать безусловную поддержку.
— Я бы хотел свою возлюбленную ненавидеть, но и того не могу. — Сказал он. — Рад был бы, если б она меня отвергла — с радостью бы поменялся с тобой местами, возненавидел бы ее. Да не могу — не знаю, что она думает и чувствует. Представляешь, каково это — терзаться, что все могло бы сложиться иначе?
— Очень даже представляю…
— Ну вот. Поэтому, сестренка, если тебя это успокоит — бывает и хуже. Бывает и хуже.
Он обнял меня крепко-крепко, забирая частичку боли, впитывая ее из меня. Я вздохнула так глубоко, как позволяли его объятия.
— Разве может столь храбрая мадонна, что самостоятельно пила из озера, так сокрушаться? Давай лучше покажу тебе, что рисовал, хочешь?
Коротко кивнула, искренне желая отвлечься, но прежде шепнула:
— Спасибо, Эмилио. Спасибо.
Тогда мы поднялись, и я пошатнулась от качнувшейся головной боли, но брат вовремя придержал.
— Столько слез проливать из-за какого-то мессира, чтоб он в адском пламени сгорел… Совсем разума лишилась! — Говорил он, подводя меня к столу, где средь десятка свечей белел ворох бумаг с угольными росчерками.
— Я только начал, поэтому выйти может не так красиво, но в жизни она куда краше, поверь мне…
— Верю. — Сказала, изумленная увиденным. — Верю, потому что знаю ее.
Дрожащими пальцами я поднесла портрет к глазам.
С него на меня смотрела Франческа Монтеверди.
19
Глава 19.
— Знаешь?.. — С придыханием спросил Эмилио.
— Конечно. Это Франческа Монтвереди. Миланская пленница. Мы… Дружны. — Слова нехотя выталкивались из горла, пропитанные вязкой горечью за брата. — Пожалуй, твой случай действительно в разы паршивее, чем мой.
— Знаю, поэтому и сказал, что с браком по любви ты мне не поможешь. И никто не поможет. Она враг.
— Враг…
Мне вспомнились серые глаза юной девы, светящиеся мечтательным счастьем при упоминании Эмилио. Как она может быть врагом?.. Как же несправедливы дела власть имущих к душам простых смертных! Их чувства взаимны!
Брат с особым трепетом принял лист из моих рук.
— Почему… Почему она? Она ведь…
— Горбата? Знаю. Но это не умоляет ее красоты, быть может, даже наоборот… — Глядел на портрет с невыразимой нежностью. — Когда впервые увидел ее, то было на прогулке в садах Боболи, она была подле сестер Да Лукка. Те хохотали, заигрывая с какими-то мессирами, а она… Была так задумчива. Рассматривала розовые мальвы с такой печалью, будто они напоминали ей о чем-то далеком и несбыточном. Такая прекрасная, одинокая и… Чужая. Слишком неземная для этого мира. Она сказала тогда, что мальвы растут в саду у ее матушки, а потому так печалят, но одновременно и радуют ее — что, глядя на них, она вновь возвращается домой. И спрашивает себя, вспоминают ли о ней дома также, как вспоминает она. Клариче… Можешь себе представить? Она лишилась всего, но все равно старается с благодарностью принимать уготованный рок.