— Да, да, я знаю! Я подумала об этом же в нашу первую встречу!
— Если вы дружны, ты… Ты знаешь о ней, о ее чувствах… — Кадык на его шее дернулся. — Не говори. Скажи, что она меня знать не знает, что ее сердце занято другим.
— Почему?
— Так будет лучше. Знай я, что она ко мне расположена, захотел бы небо с землей поменять местами, потерял бы разум. А мне нужен разум, Клариче, Флоренции тоже нужен. Пока я не знаю о ней… Вся моя расчерченная жизнь имеет ясную перспективу, правильную. Я могу мечтать, упиваясь незнанием, а это в сто крат лучше, чем мучиться несправедливостью судьбы и рвать душу, пытаясь идти против мира…
Эмилио…
Я крепко обняла его, борясь с подступающей волной слез.
— Это так несправедливо. — Шмыгнула. — Что мы вынуждены поступать как должно, не можем быть с теми, с кем желаем.
— К сожалению, мир несправедлив, но печалиться об этом — тратить жизнь впустую. Да, судьба не позволит нам обрести счастье в браке, зато она свела нас друг с другом. Мы есть друг у друга, Клариче. — Он поцеловал меня в макушку, крепче сжимая в объятиях.
— Мы есть друг у друга…
***
Следующие дни перетекали один в другой вязкой патокой. Меня будто засасывало болото — омерзительное, туманное, густое болото из нескончаемого горя и жалости к себе. Поначалу я пыталась сопротивляться ему — переставляла ноги, чтобы спуститься к завтраку, пряча припухшие глаза, отмахивалась от вопросов Контессины, делала вид, что читаю. И только подле Эмилио могла становиться собой и давать волю слезам и горю.
Пока не поняла, что это лишь подпитывает болото силой. Каждая натянутая улыбка и брошенное слово еще глубже тянули меня ко дну, пока одним утром я окончательно не утонула.
Не захотела вставать. Есть. Принимать ванну. Не хотела ничего, лишь лежать лицом в подушку и сокрушаться о тяжести неразделенной любви. Сказала Контессине, что больна.
И это даже не было ложью, ибо сердце мое болело — я чувствовала эту дыру внутри, чувствовала, как разносится по ней эхом каждый слабенький удар пульса. Я так обессилила, что даже злиться на Алонзо не могла, хотела, но не могла — душа капля за каплей покинула тело, и ругать его даже мысленно я более не желала.
Какая же я жалкая… Принцесса Тосканы, наследница Висконти. Разве же не должна быть сильнее и расчетливее, разве не должна я действовать ради семьи?..
— Ради семьи… — Прошептала в подушку. Подняла руку, чтобы утереть от слез щеку, и она показалась мне тяжелее чугунного котла — запасы сил иссякли с этим маленьким действием.
Круглолицая луна возмущенно наблюдала за моим позором из окна. Перемигивались звезды.
Я знаю. Самой от себя тошно. Мне… нужно время. Не знаю, сколько. Когда уйдет эта боль?
Луна не отвечала.
Жизнь без него. Она неизбежна, верно? Я вернусь на винодельню, выйду замуж, сделаю все так, как должно… Ради семьи. Вернусь назад… Назад…
«Разве же возможно вернуться назад?» — Вдруг спросила луна, и я шире распахнула глаза, глядя на ее белесые лучи.
Игры воспаленного разума… Или я сплю, верно?
Верно. Ты более недели не покидала покои.
О, ужас…
Ужас. Ты слабая. — Перемигнулись звезды, откровенно смеясь надо мной. — Слабая и жалкая. Ты похожа на лужи нечистот, что французы выливают прямо под окна своих домов.
Я сморщилась от омерзительного сравнения, но убедилась в своем здравомыслии — я действительно веду беседу сама с собой, ибо о французских обычаях мне рассказывал Эмилио.
Я не лужа. Я — Клариче Висконти.
Правда? Мы не видим здесь Клариче Висконти — говорят, она сильная и смотрит так строго, что всех мужиков винодельни в кулаке держит. Ты — не она. Ты — жалкая лужа.
Нет!
Да. Позволила бы себе Клариче Висконти страдать из-за отказа какого-то мессира? Нет. Она бы поступила иначе. Не потеряла бы и секунды на терзания сердца, она бы забрала себе мессира, которого желает, особенного того, что и сам к ней расположен.
Забрала?..
Забрала. Выдумала бы, как получить — Клариче Висконти предприимчивая мадонна и храбрая, ей все по плечу. А ты — лужа.