— Я… Я лишь хотела…
— Меня не было рядом. — Отнял от лица руки. — Понимаешь? Черт с ним, с Алато — его испанская флотилия годами ищет, одного-единственного поймать не может, оставь ты эту чушь, это был не он. Гораздо важнее то, что сделала ты. Не обратилась ко мне, Клариче. Не спросила меня — а знаю ли я кого-нибудь из кардиналов? Не спросила, можно ли отправиться в Рим, чтобы искать с ними встречи? Нет! — Что-то внутри него надрывалось, ломая голос. — Ты пошла к этому диакону, будь он проклят, и просила о помощи его, и поехала с ним, и гуляла под руку по городу тоже с ним!
С каждым словом распалялся он все больше, а я все больше холодела.
— Откуда ты…
— Весь город вздыхает, что красавец-диакон себе подругу нашел, я ушам своим сначала не верил: не может Клариче, моя Клариче, так сглупить! Она ведь ищет мужа, должна думать о своем честном имени! Но нет! Клариче, как только нога моя переступила порог дома, нашла себе дружка, с которым прекрасно провела время в аббатстве!
Я тряслась. Тряслась от осознания ужасов, которые он говорил, и его боль — въедливая, ядовитая, омерзительная боль, текла в меня с каждым новым словом. Отравляла. Я себе опротивела.
— Все было не так… — Обхватила себя руками.
— Да? А как же все было?
— Я… Я хотела…
— Подле Фабио побыть? Красивая мордашка и тебя покорила?
Удар. Это обвинение ощущалось хлестким ударом по лицу, как от резкого порыва ветра.
— Что?.. Как ты можешь такое говорить? — Зная о моих чувствах?
— Скажи, хорошим я был с тобой? — Приблизился так, что пришлось задрать голову, чтобы видеть его лицо. Оно расплывалось в тумане соленых слез. — Я хоть что-нибудь запрещал тебе?.. — Прошептал. — К чему-то принуждал? Я позволил тебе самой делать выбор, помогал советом, я старался… Проклятье, я старался быть хорошим с тобой. Единственное, черт, единственное, что просил тебя — не общаться с Фелуччи. Почему ты ослушалась? Почему я, возвращаясь домой, мечтая о том, чтобы, наконец, видеть тебя, обнаруживаю на пороге его?..
Лучше бы он кричал. Лучше бы сжал мои запястья до хруста, лучше бы прокусил пульсирующую на шее артерию — лучше было бы сгореть под его гневом, но не видеть этой боли. Со всей силы закусила губу, когда первая слеза все же скатилась по щеке.
— Он ничего не значит.
— Будь проклят диакон, не поминай его более. Он опасен, слышишь ты меня?
— Опасен? Он ведь… Слуга церкви?..
— Клариче… Чистая, наивная душа. Близость к Богу не делает его святым, неужели ты прослушала, что Жакомо рассказывал? Мальчишка библию жег, так сильно в церковники не хотел идти.
«Солгу, если скажу, что не сомневался. Сомневался».
— Он говорил… Говорил, что сомневался. Да и кто не сомневался? Он готовится принять сан, Алонзо.
— Защищаешь его? — Грустно усмехнулся он, отдаляясь.
— Нет! — Не дала отойти, всем телом прильнула. — Нет, не защищаю, лишь спрашиваю… Что такого он совершил? Неужто лишь детские проказы заставляют тебя плохо думать о нем?
Дядя глубоко вздохнул, опустив глаза. Я видела, как сражаются в нем два противоборствующих желания: рассказать и утаить.
— Лет семь назад он совратил молодую монахиню из Санта-Марта. Та понесла и лишь перед смертью в родах назвала имя совратившего.
Нет… Леденящий ужас сковал грудь так тесно, что не могла сделать и вздоха.
— Нет, это… Этого не может быть. Вернее… Он ведь набожен. Через каждое слово поминает Бога, разве же это может быть правдой? Откуда… Жакомо?..
— Нет. И не уверен, что Жакомо знает, это строжайшая тайна, которая, я надеюсь, не покинет и твоих уст.
— Не покинет…
Уставилась прямо перед собой — в широкую грудь, темнеющую из-под белоснежной рубашки. Не могла поверить в сказанное дядей, настолько расходилась тайна с образом Фабио — Фабио, что всегда был почтителен и учтив со мной, что помог мне, что даже в Кошке врага увидел — настолько богобоязненным христианином был.
Разве мог он сотворить такое?.. Могла ли та монахиня соврать?
Спрашивать об источнике слуха побоялась. Смотрела, как глубокое дыхание поднимает и опускает мужскую грудь, подобно морю, дышащему на сушу прибоем. Вдыхала запах вина и табака. Успокаивалась, отбросив тысячи вопросов, что успели родиться в голове за время нашей перепалки.
Все это не важно. Кроме одного.
— Ты был хорошим со мной. — Сказала едва слышно. Глаза опустились к пальцам — пальцам, которым необходимо было унять смущение, а потому вцепились они в бархатную пуговку его колета, принялись крутить ее и поглаживать. — Даже очень хорошим. Возможно, поэтому я… Я расценила твою доброту не так, как должно…